– Какой вестник? – не понял я.

– Ну, этот ваш Марцеллий. Рассыльный… Отец называл его вестником, поскольку он принес весть, – говорит историк. – Отцу эта весть была сообщена очень давно, еще до революции.

– А Марцеллий сказал, что Хранителем был какой-то индус, – говорю я нехотя, потому что как бы еще не верю.

– Вот как? – удивился он. – Впрочем, так и должно быть. Отец был убежден, что Хранителей много.

– У нас уже полшколы хранителей, – вставил я.

– Нет-нет, это не то. Хранителей много, но каждый должен думать, что он – один!

Тут Дмитрий Евгеньевич разволновался и принялся ходить по кабинету, по протертой на ковре дорожке. Он рассуждал вслух, а про меня будто забыл.

– Хранитель должен знать, что только от него зависит будущее разума. Это помогает ему выстоять! Безусловно, это так… Отец говорил, что Пушкин, Толстой, Данте были Хранителями…

– Данте? – не понял я.

– Был такой великий поэт.

Ну, мне совсем худо стало. Попал в компанию! А я думал, что буду просто подсовывать Глюку заметки из газет. Пускай там их читают и делают выводы. Мое дело маленькое… А тут, оказывается, вон их сколько!

– Значит, я не один? – бормочу.

– Это только предположение! Только предположение! – он опять заволновался. – Никто точно не знает. Мой отец умер десять лет назад. Вполне возможно, что после него был этот ваш индус, а уже теперь – вы…

– А что он делал? Ваш отец? – поинтересовался я.

– Он тоже был историком, – говорит.

– Нет, как он… это самое… планету хранил?

Смотрю, учитель насупился, глядит на меня печально, будто я что-то не оправдал.

– Он был историком, мальчик.

– Значит, мне тоже нужно стать историком? – говорю.

Дмитрий Евгеньевич засмеялся, рукой махнул, сел рядышком. Руку мне на плечо положил.

– Я тоже так думал, – говорит. – Как мне хотелось стать Хранителем! Мне казалось, что я смогу сказать о человечестве что-то важное… Я готовился к этому всю жизнь, учился, читал книги и все ждал, что появится золотая пыльца и возникнет из нее вестник… Не дождался. Понимаете, Боренька? Мне уже шестой десяток. Я прочитал все книги, что стоят на этих полках! И не дождался… Обидно.

Он замолчал и отвернулся от меня.

– Да вы не переживайте, Дмитрий Евгеньевич! Это же случайно выходит – кого назначат, – говорю. – У них там электронная машина, она перебирает номера – и привет!

– Вот именно. Привет… – отвечает он, не оборачиваясь.

– Ну, хотите я вам уступлю? Пусть лучше вы будете Хранителем, чем Дунька! – Сказал – и сам испугался.

А Дмитрий Евгеньевич обернулся да как заорет:

– Что?!

– Да я ничего. Вы не подумайте… Мне-то не больно нужно.

– Как ты не понимаешь, что этого нельзя отдать! – закричал он. – Это можно только получить!

Забыл даже, что звал меня на «вы». Во как я его достал…

Я голову в плечи втянул, сижу. Откуда мне знать – чего можно, чего нельзя? Сам небось всю жизнь с отцом прожил, успел все узнать. А я Хранителем – три недели…

– Простите, Боренька, – он снова стал ласковым. – Я не сомневаюсь, что вы из добрых побуждений…

– Да ладно, чего там… – говорю.

– Вот вы говорите – случайность, – продолжает он рассуждать. – А случайность – это непознанная закономерность. Можно случайно родиться, но случайно стать Пушкиным – нельзя!

– А у вашего отца ПИНГВИН был? – спросил я, чтобы поскорее от Пушкина отделаться.

– Пингвин? Какой пингвин? – этим я его сбил. – Ах, космический передатчик… У него паучок был, мохнатенький такой. Повиснет на паутинке над рукописью – и читает, читает… Я этого паучка в детстве очень боялся.

Хорошо им было! Паучок маленький, можно легко спрятать. А ПИНГВИНа куда деть?

Мы еще час просидели. Дмитрий Евгеньевич все советовал мне хорошо учиться и осознать ответственность. Сказал, что он готов мне помочь во всем. Книжки будет давать, разговаривать со мною обо всем, что мне нужно… Под конец я спросил его, что же мне передавать в Центр? Как он считает?

– Хранитель должен решать это сам. Только по внутреннему побуждению, – сказал историк.

Опять я ничего не понял. Откуда у меня возьмется это внутреннее побуждение? Ну, с ответственностью легче. Про ответственность нам с первого класса уши прожужжали.

Я шел домой и размышлял. Приятного было немного. Пушкин, Толстой, этот, как его… Данте. И я.

Но не успел дверь открыть, сразу все размышления из башки выдуло.

За столом в моей комнате сидели родители, Татьяна Ильинична и все наши хранители – Дунька, Машка, Витька и Миша.