Шрифт:
– С баронессой?
– А что, мы там все сами делали! У них нет ни одного работника, они ведь жутко бедные, сестры от приданого отказались, чтобы брата послать в университет...
– Кстати – о какой бумаге ты ему напоминала?
– Ну, это насчет тебя. Насчет твоего участия в Сопротивлении!
– Какого еще «моего участия»? Что ты придумала?
– Ничего я не придумала! Вилли рассказал, как ты устроил ему побег и как потом помогал минировать какие-то дороги...
– Это ты считаешь участием в Сопротивлении?
– Да, считаю, – с вызовом сказала Таня, – и хочу, чтобы другие тоже считали!
– Да как ты не понимаешь, что уже одной просьбой – насчет бумаги – поставила меня в идиотское, постыдное положение!
– В какое это, интересно, положение?
– В положение человека, который примазывается к чужой победе, вот в какое! Тебе это непонятно?
– Нет, мне непонятно! Ты что хочешь делать после войны – сидеть у себя в эмиграции или ехать домой?
– Ты прекрасно знаешь, что я намерен ехать домой.
– А кто тебя туда пустит – об этом ты подумал? Эмигранта, который служил у немцев!
– Не служил, а работал, это все-таки разница..
– В органах попробуешь ее объяснить, эту разницу! Да пойми же, тебе необходимо какое-то подтверждение того, что ты был здесь связан с антифашистами! И это никакая не ложь, ты ведь был связан – ты еще в Энске нам помогал, правда, я не знаю, сможет ли теперь хоть кто-то – кроме меня – это подтвердить, и здесь тоже помогал голландцам – не все ли равно чем, в какой форме, важно, что помогал! Так что ты со мной не спорь, я знаю, что делаю. Я уже все выяснила, я ведь побывала в нескольких лагерях – как только их начали создавать, все искала тебя! Так вот, здесь нам оставаться нет смысла! Отсюда всех отправляют в Бельгию или во Францию, там уже будут наши советские представители, а они с тобой просто разговаривать не станут – эмигрант, и кончено дело, катитесь отсюда...
– Но что же тогда делать? – упавшим голосом спросил Болховитинов.
– Меня слушать, это прежде всего! Надо как-то переждать в этих краях, а потом – когда союзники войдут подальше в Германию – пробираться на восток, самим пробираться, понимаешь? Там уже совсем будет другое дело, среди своих – да, может, я и Дядюсашу разыщу, почем знать? А через Германию мы проберемся, там теперь такая будет неразбериха, начнут возвращаться беженцы, эвакуированные, неужели не проскочим? Но, конечно, документы какие-то необходимы, я почему и сказала Вилли насчет этой бумаги!
Она убеждала его с таким жаром, что вся раскраснелась. Оглянувшись, схватила со стола графин с водой, жадно напилась прямо из горлышка, потом стащила с себя куртку и осталась в такого же защитного цвета гимнастерке, тоже не по росту широкой.
– Где это тебя экипировали? – улыбаясь, спросил Болховитинов.
– Вилли устроил – я так вся обносилась, ужас, и нигде ведь ничего не достанешь, а тут американцы открыли какой-то пункт помощи беженцам – нас теперь «ди-пи» называют, – выдавали одежду, обувь...
– Он что, в армии?
– Да, в своей, просто у них сейчас обмундирование английское. Ой, ну я так рада, Кирилл, ты просто не можешь себе представить! До сих пор кажется, что это все во сне, я ужасно соскучилась по тебе за эти полгода – подумай, ведь полгода уже прошло, а кажется, будто все это совсем недавно было – когда Анна с Риделем меня на шоссе похитили... Он тоже там, в Калькаре?
– Нет, уехал в Дрезден, и я боюсь, что с ним плохо.
– Почему?
– Дрезден ведь разбомбили в прошлом месяце, он уже был там.
– Бедняга, – сказала Таня, – надо же – под самый конец! Хотя мог и уцелеть, не все же погибают. А что сестрички-лисички?
– Ты не поверишь, они решили не возвращаться. Вообще хотят жить в Германии.
Таня удивления не выразила.
– А это многие теперь, – сказала она, – я разговаривала в лагерях, примерно половина не хочет ехать. Боятся! А я вот ничего не боюсь, – объявила она беззаботно. – Главное, мы теперь вместе, выкрутимся как-нибудь... Ой, ну я так по тебе соскучилась! А ты вспоминал обо мне хоть немножко?
– Таня, – сказал Болховитинов. – Неужели ты... до сихпор ничего не заметила? Я ведь люблю тебя – с самого первого дня, и я думал, что ты еще там, в Энске, это поняла...
Она придвинулась к нему совсем близко и, опять привстав на носки, тронула его губами где-то возле уха.
– Я все поняла и все знаю, – шепнула она, – только не надо об этом, милый...
Глава пятая
Нет, не суждено было сестричкам-лисичкам остаться в Калькаре наследницами так полюбившегося им гастхауза. Через два дня после того, как уехал Болховитинов, по городку расклеили приказ, обязывающий всех иностранцев, прибывших в Германию после сентября 1939 года, в недельный срок явиться на сборные пункты, откуда Союзническая администрация помощи беженцам будет осуществлять организованную их отправку по местам довоенного проживания.