Если от этих стран сохранилось по сравнению с Римом мало имен, то виновато в этом только лукавство писателей, которые поклоняются счастью и прославляют поэтому только победителей. Совершенно неправдоподобно, чтобы не было многого множества замечательных людей среди самнитов и этрусков, 150 лет воевавших с римским народом, раньше чем ему покориться. [70] То же относится, конечно, и к Галлии и к Испании.

Однако, если писатели умалчивают о мужестве отдельных граждан, они зато обычно восхваляют величие народов и превозносят до небес их стойкость в защите своей свободы. Если верно, что больших людей тем больше, чем больше на свете государств, то надо, естественно, признать, что с уничтожением их пропадает понемногу и человеческое величие, ибо исчезает сила, его порождающая. С возвышением Римской империи, поглотившей все республики и царства в Европе, Африке и большей части Азии, доблесть исчезла всюду, сохранившись только в Риме. Последствия этого сказались в том, что выдающиеся люди и в Европе и в Азии стали появляться все реже. В дальнейшем доблесть окончательно упала, ибо она целиком сосредоточивалась в Риме. И когда в Риме началось падение нравов, оно распространилось почти на весь мир, так что скифские орды могли спокойно явиться и расхитить империю, уничтожившую доблесть в других странах и не сумевшую сохранить ее у себя. Потом империя при нашествии варваров распалась на несколько частей, но доблесть от этого не возродилась: первая причина заключалась в том, что трудно восстановить рухнувший порядок вещей; вторая - в том, что современный образ жизни людей при господстве христианской религии не создает для них необходимости вечной самозащиты, как это было в древности. Ведь тогда побежденные на войне или истреблялись или становились вечными рабами, ведущими самую жалкую жизнь; покоренные земли опустошались, жители изгонялись, имущество. отбиралось, а сами они рассеивались по свету, так что побежденным приходилось терпеть самую страшную нищету.

Этот страх заставлял людей неустанно заниматься военным делом и почитать всех, кто в нем отличался. Теперь же страх этот почти пропал, ведь побежденных очень редко убивают, никто долго не томится в плену и все легко выходят на свободу. Города могут тысячу раз восставать - их за это не разрушают, оставляют жителям имущество, и самое худшее, чего они могут опасаться, - это военной дани. При таких обстоятельствах люди вовсе не хотят подчиняться требованиям строгого военного устройства и переносить всякого рода тяготы во избежание опасностей, которые для них не страшны. Наконец, страны Европы по сравнению с прежними временами подчинены власти очень немногих государей: вся Франция подчинена одному королю, Испания - другому, Италия делится на небольшое число государств. Таким образом, слабые города защищаются тем, что отдаются на волю победителя, а сильные, по всем описанным причинам, не боятся разрушения.

КОЗИМО: Однако, за последние 25 лет мы были свидетелями разрушения многих городов и падения царств. [71] Казалось бы, этот пример должен был бы предостеречь уцелевших и показать им, что следовало бы восстановить некоторые древние учреждения.

ФАБРИЦИО: Вы правы, но если вы внимательнее присмотритесь к этим разгромам, вы увидите, что разрушались не столицы, а второстепенные города. Действительно, разграбили ведь Тортону, а не Милан, Капую, а не Неаполь, Брешию, а не Венецию, Равенну, а не Рим. [72] Такие события не заставляют правителей пересматривать свою политику, а, наоборот, укрепляют их в мысли, что от всего можно откупиться. Поэтому они не хотят подвергаться трудностям строгой постановки военного дела - это кажется им или ненужным или непонятным.

Остаются побежденные; примеры эти могли бы их устрашить, но они уже бессильны что-нибудь предпринять. Князья, лишившиеся власти, уже опоздали, а те, которые правят, не умеют или не хотят ничего делать; у них только одно желание - без труда ловить счастье, а не надеяться на собственную силу; они видят, что там, где этой силы не хватает, все вершит судьба, и хотят подчиняться, а не повелевать ей.

В подтверждение своих слов приведу Германию, где сохранилось много княжеств и республик и, благодаря этому, там еще сильна военная доблесть. Всем хорошим, что есть в современных войсках, мы обязаны этим народам; они ревниво оберегают свое положение, боятся рабства не в пример другим, и поэтому все сохранили господство, и окружены почетом.

Кажется, я достаточно выяснил вам, каковы, по моему мнению, причины нынешнего ничтожества войск. Не знаю, согласитесь ли вы со мной или у вас остались еще какие-нибудь сомнения?

КОЗИМО: Никаких. Вы убедили меня вполне. Мне хочется только вернуться к главному предмету нашего разговора и узнать от вас, как будет устроена кавалерия при ваших батальонах, сколько ее должно быть, кто ею командует и каково ее вооружение?

ФАБРИЦИО: Вы, невидимому, думаете, что я это упустил; не удивляйтесь, так как много об этом по двум причинам говорить не приходится. Прежде всего, важнейшая жизненная сила войска - это пехота; далее, наша кавалерия лучше пехоты, и если она не сильнее конницы древних, то равна ей.

Я уже раньше говорил о том, как ее обучать. Что касается оружия, я оставил бы существующее вооружение одинаково как для легкой, так и для тяжелой конницы. Мне только казалось бы полезным дать всей легкой коннице арбалеты и присоединить к ним некоторое количество фюзильеров, которые, правда, мало полезны в бою, но великолепны для устрашения противника и лучше всего могут заставить его бросить охраняемый проход; одно ружье стоит двадцати штук любого другого оружия.

Обращаясь. к численности этих войск, я должен сказать, что подражал бы римскому примеру и образовал бы при каждом батальоне отряд не больше чем в 300 лошадей, причем 150 пришлось бы на тяжело вооруженных жандармов, а остальные - на легкую конницу. Во главе каждого эскадрона стоял бы особый начальник и при нем - 15 декурионов, знамя и музыканты. Каждые 10 жандармов получают 5 повозок, а 10 всадников легкой конницы - 2 повозки, нагружаемые палатками, котлами для пищи, топорами и кольями, а если будет возможно, то и другим походным снаряжением.

Не считайте, что это вызовет беспорядок, потому что сейчас в распоряжение каждого жандарма предоставлены 4 лошади, а это уже большое злоупотребление. В Германии у жандарма есть только одна его лошадь; на каждые 20 человек полагается одна повозка, на которую взвалено все, что им необходимо.

Римская конница тоже обходилась без прислуги; правда, ее размещали рядом с триариями, которые обязаны были помогать ей в уходе за лошадьми. Это легко ввести и у нас, как вы увидите, когда мы будем разбирать устройство лагеря. То, что делали римляне и теперь делают немцы, вполне возможно для вас, и с вашей стороны была бы ошибкой поступать иначе.

Оба эскадрона, составляющие часть бригады, можно иногда собирать вместе с батальонами и устраивать между ними примерные сражения, больше для того, чтобы приучать их различать друг друга в бою, чем для каких-нибудь других целей.

Однако, довольно об этом; теперь нам надо узнать, каково должно быть боевое расположение войска, чтобы оно могло заставить противника принять бой и победить. В этом - цель всякого войска и смысл труда, потраченного на его обучение.