Еще одной его страстью стало обучение бордер-колли, и он часто устраивал показательные выступления с потомками чемпионов этой породы, которых купил в Дарроуби у приятеля-фермера. В довершение всего, словно ему не хватало дела, он приобрел ферму на острове Кейп-Бретон.

Столь же регулярно я получал известия о рождении его детей, все больше изумляясь, пока их число не достигло шести. Их всех он воспитал по своему подобию: научил любить природу и ее дикие создания, которых там было изобилие, привил им собственное презрение к житейским удобствам, наставлял, как странствовать по лесам и горам с рюкзаком за плечами.

Читая его письма, я часто думал, что Колем наконец-то обрел идеальную среду обитания, но тут я дал маху.

Через двадцать лет после их отъезда из Дарроуби мне пришлось лечить корову Алана Бича, приятеля Колема. Держа корову за морду, Алан спросил меня через плечо:

— Знаете последнюю новость про Колема?

— Нет. Так что же?

— Решил уехать из Новой Шотландии.

— Да не может быть?

— Нет, это точно. И куда, по-вашему, он собрался?

Я быстро взвешивал разные предположения. С приближением пожилого возраста условия жизни там стали для него слишком суровыми? Почувствовал, что должен перевезти свою семью в более цивилизованную обстановку? Что, если он решил вернуться сюда?

— Не знаю, — ответил я. — Так куда?

— В Папуа-Новую Гвинею.

— Что?!

— Вот именно. — По лицу Алана расползлась широкая улыбка. — Вы только подумайте!

— Господи, от снега и льда — в тропическую жару! На это способен только Колем. Может, он счел Новую Шотландию слишком уж благоустроенной, а жизнь там чересчур легкой?

— С него станется. Что-то его там не удовлетворяет. Тянет в места, где пока еще хватает людоедов, насколько я слышал. Черт, какой-то он не такой.

Этот отзыв о Колеме я сотни раз слышал от фермеров в окрестностях Дарроуби, и теперь он блестяще подтвердился. Я зашел в библиотеку, нашел в справочнике Папуа и прочел, что в неисследованных нагорьях, куда отправился Колем, первый контакт между белыми и миллионом аборигенов произошел только в 1930 году. Особая замкнутая цивилизация, развивавшаяся в полной изоляции от внешнего мира.

Я рассматривал фотографии, на которых свирепого вида, почти нагие мужчины, с носами, проткнутыми заостренными костями, размахивали оружием, вызывающе глядя в камеру. Эти страшные люди будут его соседями, и нет никаких сомнений, что он полюбит их всех, и особенно — вот этих большеглазых темнокожих детишек.

В положенный срок начали приходить письма из Менди, в Южных горах. Колем, как и следовало ожидать, был в полном экстазе. Сельское хозяйство находилось на уровне каменного века. Единственными домашними животными были свиньи, почти все селения сохранились в том же виде, в каком их впервые нашли белые, а первобытные земледельцы, хотя частенько не оказывались на месте, когда он пытался обучать их основам скотоводства, были отличнейшими ребятами. Они с Дейрдре уже близкие друзья их всех.

Шли месяцы, шли годы, а Колем полностью отдавался развитию и улучшению края. Он ввез рогатый скот, овец и кур, обучал земледельцев и ушел с головой в тамошнюю жизнь, посвящая ей всю свою энергию.

В 1988 году я получил письмо от его дочери Сары. Она писала: «Я все еще поражаюсь, сколько папа знает про местные растения и диких животных. На ферме у него живут 11 бордер-колли, 2 свиные собаки (помесь Лабрадора), 2 буйвола, 5 лошадей, много коров, овец и коз, а также кур, уток, цесарок и гигантская стая почтовых голубей».

Дочитывая ее письмо, я вспомнил маленький зверинец Колема в Скел-дейл-Хаусе. Оказывается, это была только репетиция. Ветеринар с барсуком, несомненно, теперь совершенно счастлив.

Шли месяцы, а в моих отношениях с двумя нашими дикими кошками никакого потепления не наступало, и я с нарастающим душевным трепетом следил, как длинная шерсть Олли опять начинает сбиваться в страшные колтуны. К концу года он вновь выглядел более чем непрезентабельно. С каждым днем становилось все яснее, что пора принимать меры. Но удастся ли мне еще раз его провести? Оставалось попробовать.

Я опять приготовил рыбу с нембуталом, и Хелен поставила миску на стенку, но Олли понюхал, лизнул и ушел. Мы попробовали повторить, и опять Олли исследовал миску с глубоким подозрением, а есть не стал. Явно он почувствовал, что что-то назревает.

Постояв у окна, как обычно, я обернулся к Хелен.

— Попытаюсь его поймать.

— Поймать? Сачком?

— Нет-нет. Он ведь уже не котенок и не подпустит меня к себе.

— Так как же?

Я посмотрел на взлохмаченное черное чучело на стенке.