В конце 1930 была арестована группа минских раввинов. Они «были освобождены после двухнедельного заключения и вынужденного подписания составленного работниками ГПУ письма» [783] : 1) что еврейская вера не преследуется в СССР, «как это было в царской России»; 2) что за советское время не расстрелян ни один раввин.

Ещё в еврейских местностях «пытались объявить днём отдыха воскресенье или понедельник; в школах, по требованию евсекции, шли занятия в субботу, и днём отдыха было воскресенье». (Да скоро, с 1929, – всех ожидали «пятидневка» да «шестидневка», плывучий выходной, каждый пятый, каждый шестой день, – потеряли и христиане воскресенье, и евреи субботу.) Евсеки бесновались в праздники перед синагогами, в Одессе «ворвались в Бродскую синагогу… и демонстративно ели хлеб на глазах постившихся молящихся». Они же устраивали «Иомкипурники» (подобно «субботникам», «воскресникам» – общественные работы в Судный день). «В праздники, особенно при закрытии синагог, обычно происходили реквизиции талесов, свитков Торы, молитвенников, религиозных книг». – «Ввоз мацы из заграницы… то разрешался, то запрещался» [784] , при том, что «с 1929 власти стали налагать завышенные налоги на выпечку мацы» [785] . Ларин отмечает «изумительное разрешение» на Пасху 1929 ввезти из Кенигсберга мацу в московские синагоги [786] .

В 20-е годы в частных типографиях ещё издавалась религиозная еврейская литература. «В Ленинграде хасидам хабадского толка удалось напечатать молитвенники в нескольких изданиях, – каждое тиражом по несколько тысяч», а ленинградский раввин Д. Каценельсон издался в типографии «Красный агитатор». На протяжении 20-х годов выпускались еврейские календари, «распространялись в десятках тысяч экземпляров» [787] . И даже: «еврейская община была единственным религиозным объединением [в Москве], которому разрешили в 20-х годах строить новые храмовые здания»: вторую синагогу во 2-м Вышеславцевом переулке близ Сущевского вала и третью в Черкизове; эти три синагоги оставались открытыми в Москве в течение 30-х годов [788] .

Но «молодые еврейские писатели и поэты… с восторгом писали о пустеющих синагогах, об одиноком ребе, которому некого больше учить, о мальчишках из местечек, которые становятся грозными красными комиссарами» [789] .

А видели мы – и как бесновались русские комсомольцы вокруг пасхальных заутреней, выбивали из рук свечки и свячёные куличи, потом сшибали кресты с куполов; и тысячи прекрасных церквей, разбитых в кирпичи; и помним расстрелы тысяч священников, а тысячи других – с лагерными носилками.

Все мы в те годы – изгоняли Бога.

С ранних советских годов перед еврейской интеллигенцией и молодёжью благодатно распахнулись пути в науку и русскоязычную культуру, – пути широчайшие, однако по-советски зажатые в содержании. (В самые ранние советские годы верхи культуры патронировала Ольга Каменева, сестра Троцкого.)

Уже от 1919 «в огромном числе хлынула еврейская молодёжь» в кино – искусство, хваленное Лениным за его «сиюминутное агитационное воздействие», для управления психологией масс. «Многие из них возглавили киностудии, республиканские и центральные управления кинематографии, учебные центры и съёмочные группы». (Б. Шумяцкий, один из создателей Монгольской Республики, С. Дукельский – в разное время начальники Главного управления кинопромышленности [790] .) Впечатляющие проявления раннесоветской кинематографии – несомненно еврейский вклад. – Еврейская энциклопедия приводит длинную череду администраторов, режиссёров, постановщиков, актёров, сценаристов, теоретиков кино. Из режиссёров Дзига Вертов числится классиком советского, главным образом документального, кино: «Ленинская киноправда», «Шагай, Совет», «Симфония Донбасса», «Три песни о Ленине» [791] (менее известно, что он же руководил киносъёмкой разорения мощей Сергия Радонежского). – В жанре «исторического документального фильма» Эсфирь Шуб «тенденциозным подбором фрагментов старой кинохроники монтировала полнометражные пропагандистские фильмы („Падение династии Романовых“, 1927… и др.), а впоследствии теми же приёмами изготовляла прославительно-патетические ленты». – Всеизвестны в истории советского кино искусства Г. Козинцев и Л. Трауберг («С.В.Д.», «Новый Вавилон»), С. Юткевич. Ф. Эрмлер организовал Киноэкспериментную мастерскую. Отмечаются и Г. Рошаль («Господа Скотинины», «Его превосходительство» – покушение Гирша Леккерта), Ю. Райзман («Каторга», «Земля жаждет») и др. – А крупнейшая фигура всего раннесоветского кино – Сергей Эйзенштейн. Он принёс в искусство «эпичность, монументальную масштабность массовых сцен, их чередование с крупными планами, эмоциональную насыщенность монтажа и его ритма» [792] . Однако использовал он свой дар – по заказу. Мировая громовая слава «Броненосца „Потёмкина“, таран в пользу Советов, а по сути своего воздействия на широкую публику – безответственное вышивание по русской истории, взвинчивание проклятий на старую Россию, с измышленным „кинематографическим аксессуаром“: как будто бы накрыли толпу матросов брезентом для расстрела (и вошло в мировое сознание как исторический факт) да „избиение“ на одесской лестнице, какого не было. (Потом понадобилось услужить Сталину на тоталитарной идее, потом и на национальной, – Эйзенштейн тут как тут.)

Хотя Еврейская энциклопедия (КЕЭ) подобрала имена в искусстве по признаку национальности, повторим: не в национальности был главный ключ, а в бурно-срывистом интернациональном ветре всей раннесоветской эпохи – наиболее отчуждённой от какого-либо национального духа, традиций. И тут ярчайшая фигура – в театре, но рядом с властью – Мейерхольд. Он стал ведущей – и авторитарной – звездой советского театра. У него были бурные поклонники, но принимали его не все. В поздних воспоминаниях Тырковой-Вильямс читаем: диктаторски ломал и авторов пьес и актёров своей «догматической схематизацией и сухостью»; Комиссаржевская «почуяла, что в его новизне нет творческой простоты, нет ни этической, ни эстетической ясности», он «обрезал крылья актёрам… придавал рамке больше значения, чем портрету» [793] ; проявился и упорным противником Михаила Булгакова.

Конечно, эпоха требовала платить за своё положение. Так платили и Качалов, и Немирович-Данченко, все тогда… Так платил и талантливый режиссёр Камерного театра А. Таиров-Корнблит, театральная звезда того же неповторимого раннесоветского времени. (В 1930 Таиров «обличал» в газетах «Промпартию».)

Марк Шагал к 1923 эмигрировал. От большинства же художников 1920-х годов требовалось вложиться в советскую наглядную массовую пропаганду, чем отличились и несколько художников-евреев, начиная, может быть, с раннего Эль Лисицкого: воспринявши Октябрьскую революцию как «новое начало человеческой истории», он «включился в работу различных комитетов и комиссий, изготовил первое знамя ВЦИКа, которое члены правительства вынесли на Красную площадь в 1918», знаменитый плакат «Клином красным бей белых», с 1927 оформлял много советских выставок за рубежом, пропагандные для Запада фотоальбомы («СССР строит социализм» и т п.) [794] . А фаворитом властей («много портретов Ленина, Троцкого и других советских деятелей», Ворошилова, Фрунзе, Будённого) сделался Исаак Бродский, «после завершения портрета Сталина стал ведущим официальным портретистом СССР», с 1928, – а с 1934 назначен директором Всероссийской Академии Художеств [795] .

«В первые послереволюционные годы… музыкальная жизнь евреев России ещё более оживилась». В начале века в России была создана «впервые в мире еврейская национальная школа в музыке, сочетавшая глубинные народные традиции и европейскую композиторскую технику», и теперь, в 20-е, «активизировалась деятельность еврейских композиторов – появилось множество произведений на еврейские темы и сюжеты» – например, опера «Юность Авраама» М. Гнесина, «Песнь Песней» А. Крейна, «Еврейская рапсодия» его брата Г. Крейна. Последнего, с сыном Юлианом, направили (даже при тогдашних советских ограничениях) в восьмилетнюю командировку в Вену и Париж, «для совершенствования композиторского и исполнительского мастерства» сына [796] . – Музыкальное исполнительство и всегда было успешной стихией для еврейских талантов – оно полилось теперь потоком и, счастливо, вне идеологии. Тут проступали имена ещё тогда неизвестные, а в будущем, как увидим, прославленные на десятилетия. – Выделилось немало «музыкально-общественных деятелей». Матиас Сокольский-Гринберг был «главный инспектор музыки Главискусства Наркомпроса», ответственный редактор идеологической «Музыки и революции». Позже (в 30-е годы) Моисей Гринберг, «видный организатор музыкально-концертной жизни», был директором Музгиза, главным редактором «Советской музыки», позже и начальником Управления музыкального радиовещания Всесоюзного радио [797] . В Одессе существовала и Еврейская Консерватория [798] .

На массовой эстраде гремел Леонид Утёсов. Между другими сюжетами триумфально разносил по всей стране одесский колорит («С одесского кичмана бежали три уркана…»). Автором многих его песен был А. д'Актиль (его всеизвестные «Мы красные кава-/леристы, и про нас / былинники речистые / ведут рассказ»). А П. Герман и Ю. Хайт сочинили марш советской авиации, кто из нашего поколения его не пел, срывая юные голоса: «Всё выше, и выше, и выше / стремим мы полёт наших птиц» [799] . Тогда – залегло начало массового советского песенничества.