Легким галопом к ним приближался новый отряд, в котором было около пятидесяти всадников. Насмехаясь над паломниками, турки принялись осыпать их стрелами. Когда последний лучник проехал мимо, Гуго послал коня вперед и галопом поскакал по диагонали налево, отрезая врага от главных сил. Рожер и восемь его ближайших соседей последовали за ним. Ряды турок на холме тут же пришли в движение: как только рыцари поравнялись с уходящими лучниками, со склона скатился новый отряд, взял их в полукольцо, и стрелы градом посыпались на десятку. Гуго заметил опасность и отклонился влево, пытаясь пробиться к рядам паломников. Его правый бок остался незащищенным, и через секунду две стрелы торчали у коня в брюхе, а одна застряла в лодыжке Гуго. Лошадь рухнула. Рожер знал, что должен остановиться, но он сам оказался в смертельной опасности: Жак понесся во весь опор, пытаясь догнать врага. Страх, который испытывают во время атаки даже самые смелые всадники, очевидно, передался возбужденному коню. Рожер натянул поводья, но это не помогло. Ужас объял его и заставил оглянуться на оставленную цепь. Их группа все еще неслась вперед. Он заметил, что догнал замыкающего и тот начинает разворачиваться к нему лицом. Вспомнив, как предыдущий турок уклонился от удара, юноша нацелил копье ниже, и оно чуть не вырвалось из его руки, войдя в тело врага над бедром. Турка окончательно развернуло боком, и Жак свернул в сторону, чтобы не налететь на низенькую лошадь. Когда турок упал наземь, Рожер поднял древко, высвобождая наконечник копья. Он подъехал к цепи рыцарей, и те молча расступились, давая ему дорогу. Оказавшись в тылу, он развернулся и рысью поскакал на свое место. Из десятки, рванувшейся в атаку, двое вернулись на запаленных конях, четверо пешком, но Гуго и еще двое рыцарей лежали перед цепью с перерезанным горлом, а довольные турки снова поднялись на вершину холма.

К нему ехал герцог. Его лицо было черным от толстого слоя пыли. Кое-где этот слой размыли струйки пота, обнажив красную, обожженную солнцем кожу. Его сорванный от крика голос напоминал карканье ворона. Он остановил коня и наклонился к Рожеру.

— Проклятый молокосос! Упрямый, нетерпеливый дурак! Три рыцаря и семь боевых скакунов за одного неверного без доспехов! Теперь-то ты понял, что им только этого и надо было? За смерть товарищей тебя бы следовало ослепить и кастрировать. Не грози нам всем гибель, я бы сию же минуту казнил тебя перед строем. Встань на место, и если ты еще раз посмеешь лезть в атаку без приказа, я сам стащу тебя с коня!

Он поскакал дальше, хрипло ободряя воинов.

Рожер повесил голову. На душе у него скребли кошки. Герцог, видимо, решил, что именно он первым рванулся в атаку, и неминуемо вспомнит об этом, когда начнет раздавать земли и замки. Но хуже всего было то, что он оказался трусом и не сумел спасти Гуго де Дайвса. Как это Гуго говорил сегодня утром? «Первый долг рыцаря — защищать своего товарища, оказавшегося на земле». Конечно, Жака было трудно остановить, а он в это время гнался за турком… И тем не менее он бросил в беде друга, лишившегося лошади, раненного в ногу, позволил этим грязным, волосатым неверным перерезать ему горло! Юношу терзала мысль, что смерть Гуго на его совести. Но затем он начал припоминать, что еще год назад ничего о нем не знал, что во время похода считал его болтуном и занудой, который мечтает забраться повыше и втереться в общество рыцарей по рождению. Нет, не были они друзьями, ничто их не связывало. Да и Жака было не удержать… Однако герцогу это безразлично. Конечно, герцог решил, что именно Рожер подбил остальных, а у него и в мыслях этого не было. Так он успокаивал свою совесть, пока его не пронзило ощущение близящейся катастрофы. Если даже испытанный воин Гуго угодил в турецкую ловушку, которая казалась теперь такой очевидной, то есть ли шанс уцелеть у него и остальных пилигримов, большей частью юных и тщеславных рыцарей?

Агония христианского войска продолжалась. Бой длился уже два часа, а стрелы все летели и летели, и не было никакой возможности пустить в ход копья. Шум со стороны лагеря сменился паническими воплями. Слышался женский визг. Должно быть, турки ворвались внутрь. А рыцари продолжали терять лошадей, и ряды спешенных воинов позади цепи все росли. Многие сидели на земле, бинтуя раненые ноги. Если бы все турецкое войско подошло к ним на расстояние полета стрелы, оно бы просто смяло пилигримов численным превосходством, но враги все еще пытались выманить рыцарей из цепи. Небольшие группы турок скакали вдоль строя, в то время как остальные с холма следили за происходящим. Герцог и другие военачальники то и дело объезжали отряды, сплачивая ряды, но в голосах их уже слышалось отчаяние. Они уже не сулили победу, но обращались к рыцарской чести, чтобы заставить своих сторонников держаться стойко. Тем временем новый отряд неприятеля подъехал совсем уже вплотную, тут турки внезапно закинули луки за плечо, выхватили короткие кривые мечи и бросились прямо на строй рыцарей, в какой-нибудь сотне ярдов от Рожера. Атаку легко отбили, но это показало, что враг окончательно осмелел. Молодой бледнолицый рыцарь, стоявший на несколько человек левее, попятился, выругался и шагом двинулся к лагерю. Герцог нагнал и остановил его. Рожер не слышал слов командира, но рыцарь мрачно вернулся на свое место. Это стало для юноши откровением. Впервые в жизни он видел настоящий бой, и ему не с чем было сравнивать собственное поведение. Теперь же было ясно, что не он один чувствует себя попавшим в ловушку, но что и другие люди, не глупее и не трусливее его, думают то же самое: пора бежать. От этой мысли его бросило в дрожь. Он убил турка, чем мог похвастаться далеко не каждый, он храбро держался в первом ряду и теперь имеет право подумать о собственной безопасности, пока не остался в полном одиночестве.

Пассивная оборона оставляет новичку слишком много времени для раздумий о его уязвимости. Еще несколько минут, и Рожер бы поскакал к лагерю, задыхаясь от страха и жалости к самому себе, но в этот момент раздались какие-то команды и ряды рыцарей пришли в движение. Правый бок, не прикрытый щитом, был наиболее уязвим для турецких стрел, и предводители попытались развернуть ряды левым плечом к противнику, сдвинуть правый фланг так, чтобы он прикрывал лагерь, а заодно сократить фронт обстрела и залатать бреши в цепи. Это означало, что левому крылу турок придется спуститься с холма и преодолеть дополнительное препятствие из множества мертвых лошадей. Но маневр было не так легко исполнить: во-первых, для необученных частей поворот линии фронта всегда представляет немалую трудность, а во-вторых, тяжело остановить напуганных людей, раз они уже начали отступать. И действительно, несколько рыцарей ускакало, но в тылу оставались командиры, которые зорко следили за этим, и постепенно цепь — кривая, косая, но более или менее плотная — была восстановлена. Заставить коня попятиться, а потом развернуться левым боком к противнику далеко не просто, и на какое-то время Рожер забыл свой страх. Осторожные турки, подозрительно следя за каждым тактическим перестроением и пытаясь понять, что происходит, перестали засыпать их стрелами. Кое-кто додумался, как можно дополнительно усилить оборону: спешенным рыцарям передали приказ выйти в первый ряд, и те охотно шагнули вперед. Им хотелось видеть врага в лицо. Кроме того, они хорошо понимали: если цепь будет прорвана, спастись им не удастся. Их длинные щиты частично прикрывали лошадей, а копья сдерживали атаки турецкой конницы. Рожер тут же осмелел, ощутив, как велика разница — стоишь ли ты в линии обороны, где чувствуешь себя голым, стоящим на виду у врага, или в задних рядах, откуда видишь турок только из-за плеча товарища. Кроме того, цепь стала шире, и эта толчея мешала повернуть Жака, чтобы пуститься в бегство. Теперь он видел будущее не в таком черном цвете. День в разгаре, им нужно будет продержаться либо до темноты (правда, стоял один из самых длинных дней в году), либо до тех пор, пока у турок не кончатся стрелы. А под покровом ночи, если он еще не потеряет коня, можно будет попытаться доскакать до Никеи; если же Жака подстрелят, вся надежда на лагерь и защищающих его арбалетчиков. Вода близко, еды тоже хватит — под ногами валяются мертвые лошади, так что несколько дней они продержатся. Осознав, что если ему и суждено умереть, то случится это не сегодня, Рожер почти успокоился.

Неверные наконец поняли, что отступление христиан вызвано не желанием заманить их в ловушку, а искренним признанием своего поражения; они дерзко ринулись вперед и стали обстреливать пеших рыцарей почти в упор. Но те держались стойко и легко отбивали их нестройные атаки, не только прикрывая собственную кавалерию, но и не давая ей возможности начать запрещенную герцогом вылазку. Однако несколько чересчур самонадеянных рыцарей все же не избежали ран. Турки продолжали скапливаться на правом крыле, пытаясь обойти его с фланга, и в том месте, где сейчас оказался Рожер (чуть левее центра), стало спокойнее. Он через плечо глянул на лагерь. Наполовину поставленные палатки все еще раздувались, как паруса, но их стало меньше, чем прежде. Мимо него галопом промчалась вьючная лошадь со стрелой в бедре. Среди палаток мелькали всадники, и даже если это были рыцари, позорно покинувшие поле боя, неверным все равно придется преодолевать их оборону. Когда начнется разгром, ему надо будет бежать. Надежды на то, что удастся отсидеться в лагере, больше не оставалось. Что бы он сделал, увидев перед собой пешего герцога? Долг вассала — во время битвы отдать коня сеньору, но ни один пеший не уйдет с этого поля живым. Он взмолился, чтобы ничего подобного не случилось или чтобы герцогу попался кто-нибудь более смелый и более стойкий. Он больше не надеялся стать хорошим воином или прославить свое имя и мечтал лишь о том, чтобы дожить до завтрашнего дня, да еще о том, чтобы не пришлось обнажать меч и отбивать удары щитом.

Правое крыло все еще сильно теснили турки, и военачальники попытались повторить прежний маневр. Если бы это им удалось, цепь расположилась бы под прямым углом к первоначальной позиции и разбитый фланг мог бы передохнуть, укрывшись за болотом. Рожер увидел позади себя герцога. Тот взмахнул копьем и приказал воинам занять новую позицию. Они повернули лошадей и принялись медленно отходить. Но приказ остановиться они не выполнили: три часа жары, пыли и жажды, три часа в деревянном седле, три часа за тяжелым щитом лишили рыцарей храбрости. Большинство воинов беспорядочной толпой устремились к лагерю, и среди них был Рожер. Его душа разрывалась от гнева и боли: будь проклят его обет, будь они неладны, эти восточные христиане, полководцы превратили рыцарей в соломенные чучела для стрел, но в конце концов он поумнел и понял, что так не воюют. Жак пронесет его еще несколько миль, и он как-нибудь доберется до Никеи, пока неверные будут грабить лагерь. Он поступит на службу к грекам и станет воевать с турками, и они не скроются от него ни за какими каменными стенами и не сумеют ускользнуть от мести. Самоубийство — это смертный грех, поэтому пусть его сеньор погибает в бою, если ему так нравится. Битва проиграна, и каждый спасается как может. Кроме того, раз столько народу бежит, значит, так и надо, значит, это правильно… Он скакал прочь, слезы смывали пыль с его щек, и он пытался не слышать хриплого карканья герцога и криков безлошадных рыцарей, все еще стоявших лицом к врагу…

Когда они приблизились к лагерю, толпа турок бросилась наутек. Они решили, что дезертиры скачут на помощь своей пехоте. Увиденное потрясло Рожера. Приказ застал колонну пехоты на марше, и палатки стали разбивать в лихорадочной спешке. Большие шатры теснились в кучу, и их веревки переплелись в непреодолимое препятствие. Вьюки валялись на земле как попало — фураж вперемежку с бельем и пустыми мехами для вина. Тут и там попадались кучки арбалетчиков, укрывшихся за палатками, группы прячущихся за ними женщин и чиновников. Но многие слуги и безоружные пажи не успели добраться до убежища и были зарублены на месте. Он впервые увидел страшные резаные раны от турецких сабель, так не похожие на глубокие следы, оставляемые западными мечами. Неподалеку от них лежал труп вьючной лошади, за которым укрывался какой-то человек. Увидев приближающихся рыцарей, он поднялся на ноги, и Рожер узнал в нем бретонского священника, который сидел с ним рядом за ужином в Никее в старые, добрые времена… Он быстро спрыгнул с седла и преклонил колени.