Снова пришел раб и передал мне такие слова: «Дочь! Твое высокое происхождение требует от тебя мужества в совершении опасного дела. Я думаю, тот, кто делит с тобой ложе и властвует, не Смердис, не сын Кира. Ты должна выяснить правду. Сделай так! Когда царь уснет, ощупай его уши, на месте ли они. Если ушей нет, то это не Смердис, а подлый маг, присвоивший его имя. Когда-то Кир приказал отрезать ему уши за непослушание».

Я пообещала отцу выполнить опасное поручение. И вот ночью в опочивальне царя при тусклом свете рожков я привстала на ложе, прислушиваясь к звукам за дверью и дыханию рядом. Ведь если он не спит и узнает, что я замыслила, то жестокая казнь ждет меня. Сдерживая дрожь, просунула я руку под тонкую серую тиару. Меж спутанных волос нащупала ушное отверстие без раковины. Еще сильнее задрожало мое тело, я сделала над собой усилие, чтобы не кинуться прочь из опочивальни…

Дарий, который не впервые слушал рассказ Федимы, уже не вникал в смысл слов, а вспоминал то славное время, когда он прибыл в город и присоединился к шести заговорщикам. Все решили, что самозванец должен смертью заплатить за позор жен Камбиса и за присвоение власти. Рвались немедленно исполнить решение, ибо с каждой луной власть самозванца укрепляется, а привлечение новых людей могло привести к раскрытию заговора. Тогда всех ждала жалкая гибель.

Дарий придумал безумный по смелости план: «Пойти во дворец открыто и даже шумно. Ведь стража не посмеет остановить столь знатных людей. А если их остановит сам страж дверей, тогда Дарий солжет, что прибыл, имея поручения от правителя Парси, своего отца Гистаспа. Где ложь неизбежна, там смело нужно лгать». Гобрий подлил масла в огонь, напомнив, что им, персам, не гоже оставлять власть в руках магов-мидийцев. Тогда все сразу после совета пошли во дворец…

Они всемером вошли в дворцовые ворота, и стража была полна нерешительности и почтения при виде столь знатных и доблестных господ.

Потом они наткнулись на вечно подозрительных и строптивых евнухов. Жирные бабьи лица то искажались гневом: брань сыпалась на голову стражи, то изображали лживую почтительность, смешанную с подозрительностью: по какому делу пришли господа… Три евнуха заслонили собой дверь, Дарий кивает Гобрию. Семеро пошли прямо на евнухов. На лицах первых решительность, на лицах вторых страх и растерянность. Блеснула сталь кинжалов.

…Наконец они побежали по коридорам, взволнованные, и от этого сделали лишний круг в мужских покоях дворца. Тут на шум выскочили двое. По одежде видно, что один из них самозванец. Он с луком. Второй, страж двери, копьем ранил двоих заговорщиков. Отец Федимы слева, Видарна справа, почти одновременно вонзили свои кинжалы в тело стража.

Самозванец, отбросив бесполезный лук, побежал на женскую половину, пытаясь запереть дверь. Гобрий всей тяжестью тела упал на дверь, Дарий услышал по ту сторону шум борьбы, в полумраке он разглядел два сплетенных тела. Он был в нерешительности.

– Бей! – крикнул ему с пола Гобрий. – Бей!

– Но я могу поразить тебя!

– Бей обоих, – захрипел Гобрий.

И бог Ахурамазда направил руку Дария в сердце врага…

Потом уже впятером – раненых оставили во дворце – они стояли перед знатнейшими персами с отсеченной головой мидийца-мага и рассказывали о подлом злодеянии и о своем подвиге…

Царь поднимает взгляд на давно умолкнувшую женщину и потирает ухо. Опочивальня полнится мглой. Дарий бьет в диск и велит зажечь светильники. Федима недвижно сидит у его ног…

Когда после заговора немного улеглось волнение, начали думать об организации власти и решили определить царя жребием. Только отец Федимы, этот самый гордый из персов, отказался от жребия в пользу остальных:

– Не желаю я властвовать, но не желаю и быть подвластным. За отказ от жребия даруйте мне и моим потомкам право не подчиняться никому из вас, – сказал он.

И было решено – пусть живет, как знает, но пусть же ни он, ни его потомки не нарушают персидских законов.

Дарий опять направил свой взгляд на жену, сидящую у его ног. Все еще во власти прошлого, царь улыбнулся своей хитрости и находчивости конюха, принесшей ему жребий власти. Не прогоняя улыбки, он кивнул Федиме, которая тотчас пересела поближе к нему, на широкий топчан.

Кто знает, скоро ли они увидятся, ведь перс воин не берет в поход своих жен. И Дарию напоследок хотелось быть ласковым с Федимой…

Ольвийский ипподром раскинулся за городом. Колесницы, запряженные тройками, поднимали пыль, разбегаясь по полю, и круто заворачивали у живой изгороди. Возничие грели лошадей. В бронзовой пыли, висящей над ипподромом, синими и зелеными пятнами плавали хитоны ольвиополитов.

В третьем ряду сидел гончар Диамант и тонкой кисточкой рисовал на доске коней и колесницы.

Круглолицый человек с волосами, ниспадающими на плечи, сел рядом.

– Диамант надеется превзойти великого Эксекия [15] ?

– Дай срок, Теодор. Ты первый придешь ко мне. И не будешь заказывать вазы и амфоры за морем.

– Ха-ха! Диамант! Боги недаром каждую минуту ссорятся между собой на Олимпе, а мы становимся их орудием. Мечи и щиты, копья и луки – вот товар, который всегда будет иметь спрос, пока боги не спустятся на землю.

– О да, ты мудрый торговец, Теодор. Но тень Орфея не оставит меня. Эта музыка, которая отовсюду звучит, прислушайся, Теодор. В каждом нашем шаге, в каждом движении нашей мысли она навевает иное видение колесниц и коней. Присмотрись к рисункам Эксекия. Они плоские, бестелесные.