Он слышал лишь отрывочные фразы, не вникая в их смысл. Главное, чтобы не подняли корыто. КОРЫТО НЕ ПОДНЯЛИ... Эдгар все сильнее и сильнее вжимался в грязную, непросохшую под корытом землю.

Шаги он ощутил не столько слухом, сколько телом: дрожала земля. Кто-то подошел совсем близко. Кто-то большой, тяжелый, с уверенной, твердой походкой. Остановился. Эдгар затаил дыхание. Неизвестный человек пнул ванну-корыто, Эдгар зажмурил глаза. Эти секунды (как ни банально это сравнение!) стали для господина композитора вечностью. И тут он услышал... Этого не могло быть!!! ТА ПЕСНЯ... Ее пел русский, а сочинила Расма. Только она могла ее сочинить. Нет, это уже какое-то сумасшествие! Прошла пара секунд, и Эдгар понял, что все вполне реально – русский в составе боевой группы выполнил боевую задачу и теперь присел отдохнуть на корыто. А под корытом валяется он, Эдгар. Русский напевает песню, Эдгар лежит, вжавшись в грязь.

Часы остановились, да и под корытом все равно было не разглядеть стрелок. Сколько времени прошло, как русский перестал петь и поднялся с «завалинки-корыта», Эдгар не знал. Но не меньше суток, это точно. Выбравшись из-под корыта в утренней ранней тишине, Эдгар рванул вперед как можно быстрее и дальше. По дороге он спотыкался о бурые, окоченевшие тела. Сам был в бурых и черных пятнах... Из России он сумел вырваться, не прошло и двух суток. И только когда подошел к зеркалу, увидел свою белую голову.

Вот и все.

Остаток ночи я не спала. В голове стояла какая-то дикая пустота... Музыки больше не было, точно я оглохла после «фейерверка» Эдгара. Нет, не просто оглохла, как будто я родилась глухонемой и ни разу не слышала ни одного звука... Под утро вернулась Инга с ночного дежурства.

Как он уходил... На свою, на русскую территорию... И даже не обернулся. Он всерьез не хочет, чтобы «жизнь совсем хорошая началась и умирать не хотелось»... Зачем я ему нужна? Старая, седая баба... Глупая и малоталантливая, неспособная к рождению детей? Ведь музыка – это все ерунда! Гармонии, мелодии... Если за ними не стоит никакого настоящего чувства, то... И Эдгар это понял. Он все-таки славный парень, просто не смог тогда поверить...

А Валерка... У него-то чувства... Ко мне?! Не знаю, а ведь так хочется себя обмануть. Но тогда, в ДРА... Да, он бы любую бабу своим телом накрыл – служба такая. Любую «бля-дуру»...

Я спала с мужьями, я спала с любовниками... Я делала аборты, я унижалась и лицемерила, играя кретинские фальшивые роли в кретинских фальшивых фильмах. Есть лишь пара ролей за всю жизнь, за которые мне не стыдно. А Валерка... Он сам, САМ превращался в МУЗЫКУ... И падали все эти термины и названия – «музыкант», «композитор», «прапорщик», «шофер», «муж», «любовник»... Падали и превращались в прах, в ничто... Оставался лишь седой певец с гитарой в руках.

Я «бля-дура». Дура, которую так легко вычислил и просчитал господин Честный Провокатор. Дура, которая помогла своему отечеству вовремя вступить в некий оборонительный альянс, сама о том и не ведая.

Инга что-то говорит мне, но я не понимаю слов. Засыпаю, проваливаюсь...

Мы идем по пустынной булыжной мостовой. Раннее утро – уже светло, но прохожих нет. Какая-то совсем незнакомая улица... Инга уверенно идет чуть впереди меня. Сестра, в отличие от меня, всегда знает и дорогу, и местность.

– Расма, помнишь тир? Помнишь, как я учила тебя стрелять? – слегка обернувшись через плечо, спрашивает Инга.

Помню ли я?! Такое не забудешь – документальная киноагитка на тему «Прячьте оружие от детей». Четырнадцатилетняя кретинка, будущая заслуженная артистка, будущая «бля-дура» пальнула тогда в потолок из мелкашки «ТОЗ-16». Пуля срикошетила прямо в голову родной сестрице. Инга в последнюю секунду дернула головой, и заряд пришелся в стенд наглядной агитации, агитирующей как раз за технику безопасности. Стенд рухнул, расколовшись пополам, а Инга молча забрала у меня винтовку... Больше в тир моя нога не ступала.

– Стрелять, – усмехаюсь я. – К этому нужен талант, а у меня его нет...

– Ты не права, сестра! – Инга подцепляет носком туфли пустую пивную банку и отфуболивает ее в мою сторону. – Нужно терпение, упорство – только тогда и...

– Я не умею стрелять, Инга! – перебиваю я сестру и, в свою очередь, бью по консервной банке. – И вряд ли когда-нибудь научусь!

– Будем учиться, – произносит сестра, останавливая ногой дурацкую банку, некоторое время гоняет ее перед собой, а затем снова передает мне.

Мы дурачимся, как дети, – нас ведь никто не видит, улицы пустынны, окна домов занавешены. Наконец, Инга бьет изо всех сил по злосчастной банке, и та со звоном улетает в подворотню.

– Все, пришли! – говорит сестра, останавливаясь возле обшарпанного, грязного подъезда с деревянными облупившимися дверями.

Тир совсем не изменился! Да и что в нем могло измениться?! Те же винтовки, мишени, даже стенды по безопасности ведения стрельб... Какого черта сестрица притащила меня сюда?! «Давай постреляем?» – спрашиваю я и себя и Ингу одновременно. Спрашиваю лишь мысленно. Слово же теперь берет моя сестра.