И он высвободил для пожатия руку из ниспадающего одеяния восточных йогов.

Знакомство состоялось.

— Эти молодожены из Кастилии, — завел разговор индиец, — сказали о себе великую правду. Поистине благоволение к ним судьбы достигло своего пика, большего блаженства в будущем им ожидать не приходится. Ибо жизнь они собой уже никак не обогатят и выше не вознесутся. В своей любви они растратились целиком, без остатка. А посему должны погибнуть, устраниться с подмостков мирового действа, поскольку ничего более не жаждут…

За окнами, как всполохи молнии, замелькали ярко освещенные строения крупной станции; на секунду в глубь вагона ворвался зеленый сноп света, отбрасываемый прожектором какой-то башни, хлынул поток огоньков от мигающих вокзальных фонарей. Поезд миновал Монако.

Махатма с пренебрежительной усмешкой махнул в сторону исчезающего во тьме города.

— Вот он, расцвет европейской цивилизации и прогресса.

— Не слишком ли одностороннее обобщение? — попытался возразить Лещиц. — Европа не лишена прекрасного и возвышенного, возросшего из духовности и для духовности.

— Знаю, — коротко согласился Ришивирада, — но перевешивает то, что удовлетворяет плоть и плотские потребности. А коли перевешивает, следовательно, определяет и суть, не так ли, любезный друг из Полонистана?

— Согласен.

Индиец погладил свою длинную, почти до пояса, молочной белизны бороду и, пересев напротив, продолжал:

— Господа за тем вон столом, ваши ученые друзья-европейцы, вполне довольны нашей Землей и состоянием человечества. Я слышал ваш недавний разговор.

— Ну… не все, — счел нужным уточнить Лещиц, — не все мы так уж гордимся современной цивилизацией.

— Знаю. Например, вы и тот молодой итальянец.

— Не только мы.

— Может быть. Прискорбно было бы убедиться в обратном. Странное дело: сколь часто европейская наука приближается к нам, сынам Великой Тайны, и сколь она все же далека от нас. Профессор Пембертон прозорливо предвидит возможность скорой катастрофы. И мы прорицаем ее, но нам она не видится в таких устрашающе мрачных красках, как сторонникам его взглядов. Ибо, пусть даже Земля бы погибла, бессмертный ее дух не погибнет, но спустя века возродится и снова облечется плотью.

— А индивидуальность ее обитателей?

— И она сохранится в неприкосновенности. Ибо Вселенная вечна и от Духа проистекает, однако же зримо явленной бывает лишь периодически. Через определенные временные периоды волна жизни наплывает на нашу Землю, прокатывается по ней в течение примерно 300 миллионов лет и, исполнив свое дело, переходит на другую планету. Во время наплыва жизнетворной волны, называемой «манвантара», возникают и погибают расы человеческие, число коих семь. А когда волна схлынет и Земля с ее обитателями завершит свой цикл развития, наступит цикл покоя и отдохновения, так называемая ночь Земли, «пралайя», период которой равен периоду манвантары.

— И когда же человечество достигнет высшего пика своего развития?

— После седьмого цикла. И тогда Дух его освободится от очередного воплощения и упокоится на лоне Предвечного. По исчислениям посвященных, ныне мы пребываем на исходе четвертого цикла.

— Иными словами, конец Земли близок?

— В сравнении с вечностью — да. Но если мерить время средней длительностью человеческой жизни, до четвертой пралайи еще далеко. У нас в запасе более десяти тысяч лет.

Лещиц усмехнулся.

— Стало быть, беспокоиться пока рано. Во всяком случае, мы с вами не доживем до этого удивительного времени. — Он стряхнул с сигары пепел и, пристально глядя в лицо индийца, стал пытать его дальше. — Но прежде чем развяжутся в четвертый раз все связи земные, будут иметь место отдельные тому предзнаменования, не так ли? Предвидишь ли ты, махатма, частичные случаи энтропии?

— Почему бы и нет? Частичная пралайя — явление бесспорное. Сухая ветвь скорей погибает и обламывается от пня, нежели живые побеги — они-то успеют еще раскрыть почки… Впрочем, и пралайя может проявляться двояко: либо временным, пусть даже на десятки миллионов лет, исчезновением, но с надеждой возврата, либо абсолютной гибелью без возможности восстановления. Последнее не часто, но все же случается во вселенской истории — как справедливая кара за скудость духа, развращенного и порабощенного плотью.

Он умолк и, опершись рукой о подоконник, загляделся на разворачивающийся перед его взором ночной пейзаж.

Поезд как раз проезжал какую-то станцию. С перронных навесов ударило в стекла буйством огней, и снова потемнело.

— Ментона, — объяснил Лещиц, — последняя станция Французской ривьеры: через несколько минут пересечем итальянскую границу. — Он взглянул на часы. — Восемь сорок пять. Гм, странно, сдается мне, мы движемся со значительным опозданием. В это время поезд должен быть возле Сан-Ремо, если не в Порто-Маурицио.