— Девушка давно у вас служит? — спросил он хозяйку, когда горничная вышла.

— Несколько месяцев, — ответила та, внимательно на него взглянув. — Понравилась?

— Недурна. Такое впечатление, что она моими визитами недовольна.

Пани Амелия принужденно улыбнулась, скрывая явное замешательство.

— Ну что вы! Вам показалось.

— Может быть.

— Впрочем, какое нам до этого дело! — промолвила хозяйка, поспешно переводя разговор на иную тему.

Около семи, когда стало уже смеркаться, Амелия предложила ему поехать в цирк. Помян согласился не очень охотно — он не имел вкуса к подобным зрелищам. Вскоре автомобиль мчал их в сторону Солярной площади.

Во время тряской езды она как бы случайно несколько раз наваливалась на него всей тяжестью своего роскошного тела. Умышленно или невольно, когда машина делала резкий поворот с Сенаторской на Зеленую, ноги их сблизились, сомкнув колени на долгую приятную для обоих минуту.

В три минуты восьмого они уже сидели рядышком в одной из лож бельэтажа. Если бы не присутствие прекрасной соседки, Помян бы умер со скуки. Вульгарное зрелище, полное грубых, возбуждающих не лучшие чувства эффектов, мучило его и раздражало. Зато можно было без помех понаблюдать за Амелией.

Пани Прадера следила за цирковым представлением с настоящим азартом. Особенно один номер, показанный под конец, полностью поглотил ее внимание. Это были трудные и весьма рискованные упражнения на трапециях, подвешенных под самым куполом.

Выступали три гимнастки: две зрелые дородные дамы лет тридцати, атлетически сложенные, и молоденькая, не старше двадцати лет девчушка, тоненькая и гибкая как тростинка. На ее долю выпадала самая трудная часть номера. Исполнив ряд сальто под куполом, прелестная Эсмеральда бросалась наискосок вниз и, проплыв в воздухе известное расстояние, падала прямо в руки партнерши, поджидавшей ее на трапеции, расположенной пониже. Слегка отдохнув, они дружно раскачивали свою перекладину, при этом внимательно следя за движениями расположенной на том же уровне в нескольких метрах от них третьей трапеции, на которой качалась их товарка. В момент наибольшего сближения обеих трапеций Эсмеральда стрелой прорезала разделявшее их пространство и, подхваченная подругой на руки, обретала временный приют подле нее на расходившихся качелях. Наступал третий, самый трудный этап номера. Передохнув после двух рискованных полетов, дерзкая девушка мощным рывком отрывалась от безопасной пристани и с вытянутыми вперед руками плыла вверх — к пункту своего отправления. Добравшись до спасительной перекладины, она лихорадочно вцеплялась в нее пальцами и на минуту зависала в вертикальном положении, раскачиваясь и трудно дыша. Через несколько секунд, виртуозным движением обогнув перекладину и подтянув тело кверху, она полуоборотом влево ловко усаживалась на железном валике качелей. Маленькая золотая головка склонялась вниз к зрителям, а рука, поднесенная к улыбающимся губам, посылала публике поцелуй. В ответ раздавались исступленные крики и буря аплодисментов.

Однако головокружительные курбеты, видимо, утомили Эсмеральду: трехкратная воздушная прогулка выжала из нее последние силы — улыбка, обращенная к аплодирующей публике, готова была обратиться в гримасу муки. Опершись головой о канат трапеции, она для верности ухватилась за ненадежную опору рукой. Помяну сделалось не по себе. Больно было смотреть на бессмысленную игру со смертью, бледная девочка, подвешенная к куполу на высоте нескольких этажей, вызывала у него жалость и гнев. Будь это в его власти, он немедленно приказал бы ей спуститься вниз на арену по предохранительному канату, раскачивавшемуся так заманчиво в досягаемости ее руки.

Но наряженный в красный жокейский фрак директор цирка маэстро Гамастони, следивший за каждым движением снизу, под растянутой над ареной сеткой, не желал обманывать ожиданий Ее Величества Публики, которая требовала исполнения смертельного номера в четвертый раз.

— Encore une fois! — подстегивал ее снизу сладковато-грозной улыбкой цирковой тиран. — Encore une fois, mademoiselle Esmeralde!

Помян перевел взгляд на свою очаровательную соседку и невольно вздрогнул. Наполовину высунувшись из ложи, Амелия Прадера пожирала глазами обессилевшую гимнастку. Он почувствовал вдруг, как ее пальцы сжимают его руку, и услышал странные слова, произнесенные шепотом:

— Как она измучена! Дорого же ей обойдется еще одна попытка! О какое блаженство! Какое безумное блаженство!

И, отцепив от груди пунцовую розу, Амелия бросила ее в сторону старавшейся превозмочь слабость девушки:

— Encore une fois, belle Esmeralde! — прозвучал в тишине внезапно встревожившегося зала ее звучный альт.

Роза и ободрительный окрик произвели действие магическое: Эсмеральда, одолев слабость, в четвертый раз поплыла по воздуху в объятия партнерши. Однако героическое усилие исчерпало остатки ее сил, перелететь на соседнюю трапецию она уже не смогла — в полубесчувственном состоянии девушку спустили по канату на арену.

Помян взглянул на Амелию.

— Не надо было ее заставлять, — с укором произнес он.

— Вы полагаете? — спросила она, блеснув на него глазами, в которых еще не угасли шальные огоньки. — В этом как раз и был самый смак.

— В этом не было ничего, кроме жестокости, — гневно возразил он.

— Вы сегодня явно не в настроении. В таких случаях лучше оставаться дома.

Молча они сели в автомобиль и отъехали. Перед дверью ее дома распрощались холодно и суховато. Амелия не повторила приглашения на субботу, и он был этому даже рад. Сцена в цирке оставила тягостный осадок, мешавший сближению. Слишком быстро она обнаружила перед ним повадки тигрицы. Они могли бы подействовать на него возбуждающе, если бы не оскорбляли элементарную человечность.

В субботу он к ней не пошел.

А через два дня получил записку, полную обид и попреков.

Погодим еще малость! — решил он, прочитав записку. Пускай приучается к терпению.

Вместо среды он отправился на Липовую в пятницу, специально выбрав такой день, когда Амелия, по ее заверениям, принимала официальных гостей.

Ему пришлось позвонить несколько раз, прежде чем его впустили. Вообще создавалось впечатление, что никаких гостей в этот день не ожидалось и лишь для него было сделано исключение. Он бы голову поставил в заклад, что, перед тем как открыть дверь, его внимательно осмотрели через глазок над почтовым ящиком. Ему казалось даже, что в коридоре слышался сдавленный шепот.