Случай с вазоном был вступлением к целой серии иных происшествий, в которых явственно ощущался некий глумливый умысел. Почти ни один вечер не обходился без подозрительных шумов или какого-либо неприятного казуса. Мебель ни с того ни с сего переворачивалась, тени предметов складывались в изображения чудищ, по тщательно запертым и хорошо натопленным комнатам пробегали холодные струи.

Хуже всего было по ночам. Амелия спала мало и нервно. Часто пробуждалась, покрытая ледяным потом ужаса, и жаловалась, что чья-то рука водит по ее лицу холодными влажными пальцами, чье-то тяжкое ледяное дыхание овевает ей шею.

Помян, сочувствуя мукам Амелии, уговаривал ее пойти к известному невропатологу. Она наотрез отказалась — не верила в результативность врачебной помощи.

— Это не нервы, Тадзик, ты и сам знаешь. Тут что-то совсем другое.

Наконец он отважился сказать ей правду.

— После долгих размышлений, — объявил он однажды утром, когда измученная бессонной ночью Амелия дремала, привалившись к его плечу, — я пришел к убеждению, что по причинам, мне непонятным, в тебе раскрылись медиумические способности.

Она встрепенулась и изумленно заглянула ему в глаза.

— Если так, то что же делать?

— По-моему, лучше всего связаться с каким-нибудь профессиональным медиумом и с его помощью разгадать эту историю. Может, он нам укажет средство, которое избавит тебя от мучений.

— Делай, как считаешь нужным, — согласилась она усталым голосом.

— Я поговорю с доктором Точиским, он давно уже проводит эксперименты с очень одаренным медиумом, выступающим обычно под именем Монитор.

— Прошу тебя только, чтобы это держалось в тайне. Мне бы не хотелось, чтобы мой недуг стал темой оживленных сплетен в светских кругах.

— Сделаю все возможное, чтобы избежать нежелательных толков.

Однако Помяну не удалось повести дело в полной секретности. Точиский, узнав, о чем идет речь, сразу же объявил, что в сеансе примут участие несколько известных врачей-психиатров в качестве контролеров. Опасения Помяна насчет возможного шума вокруг этого дела он успокоил заверением, что все детали сеанса останутся строгой служебной тайной, а протокол эксперимента будет выдан ему для цензуры.

Сеанс состоялся десятого апреля в теплое весеннее предвечерье. Около шести часов пополудни, когда уже спускались сумерки, участники эксперимента собрались на вилле «Под ольхами», на третьем этаже, в укромном салоне Амелии. Настроение у всех было серьезное, сосредоточенное и полное ожиданий. Монитор, как уверял его импресарио и наставник доктор Точиский, был в превосходной форме и обещал показать «нечто исключительное».

И он не обманул ожиданий. Когда через несколько минут полнейшего молчания один из присутствующих зажег лампу, прикрытую красным абажуром, и по комнате расплылся теплый приглушенный свет, Монитор был уже в состоянии глубокого транса.

— У тебя есть какие-то особые пожелания? — спросил его Точиский, заметив беспокойные, словно что-то отталкивающие, движения рук медиума.

— Вывести! — прозвучал в ответ сонный и какой-то автоматический голос Монитора. — Вывести!

— Вывести из нашего круга? Кого? Назови!

— Ее!

Точиский в замешательстве обратился к хозяйке дома:

— Прошу извинить великодушно форму и содержание требования: в трансе человек перестает соблюдать светские условности. Видимо, ваше присутствие ему мешает, возможно, от вас исходят токи, которые препятствуют выделению эктоплазмы.

— Я должна выйти из комнаты? — спросила Амелия, вставая.

— Что вы, что вы! Достаточно будет, если вы сядете вон там в глубине, позади нашего кружка… Ну как? — спросил он Монитора, когда пани Прадера заняла место в «нейтральном поясе», в уголке салона. — Теперь ты доволен?

— Спойте что-нибудь! — потребовал медиум своим лишенным всякой окраски голосом.

— Давайте что-нибудь из «Марты», это его любимый автор.

Через минуту в комнате зазвучала ласковая сентиментальная ария из старой романтической оперы Фридриха Флотова.

— Приглушить свет! — слетел новый приказ из судорожно сведенных губ Монитора. — Открыть окно!

Когда блеск лампы сгустился в сочный, глубокого тона пурпур, а через открытое окно стал заползать холодок весенних сумерек, состояние спящего претерпело заметное изменение. Тело его стало изгибаться в нервических корчах, из груди вырывались какие-то невнятные звуки, подобные стонам.

— Прошу усилить контроль! — распорядился доктор Точиский.

— Я обеими руками держу его правую руку и ступней зажимаю правую ногу, — ответил коллега-доктор, сидящий с правой стороны Монитора.

— Левый фланг тоже в полном порядке, — заверил контролер с другой стороны.

— А вы, быть может, проверите, как обстоят дела, с помощью этого вот прибора? — обратился Точиский к Помяну, подавая ему особый фонарик с одной лишь стеклянной стенкой. — Только осторожнее! Следите, чтобы свет не попал ему в глаза.