Пара ударов по печени и почкам, оборвали отчаянную попытку сопротивления. Он стоял, раскорячившись, ничего не соображая, бессмысленно таращась в пустоту, принимая в себя с обеих сторон, все новые и новые члены. И каждый, пристроившийся к нему человек, не забывал, удовлетворив свою похоть, пару раз от души врезать гнусному петуху, пидору на одну ночь. Ибо до утра ему не суждено было дожить, это прекрасно знали все, и в первую очередь он сам. Но ему уже все было безразлично. Его рассудок был в полной отключке, а тело безвольно повисло в руках терзающих его сокамерников.

И лишь под утро, когда все желающие прошлись через задницу и рот ментовского стукача, а самые озабоченные и не по одному разу, для него все было кончено. Оставлять стукача в живых, значить повесить на себя новый срок и немалый, за групповое изнасилование. Оставалось одно, - удавить наушника, в этом случае им ничего не будет. Слишком хорошо были известны в тюрьме методы, которыми вершилось здешнее правосудие.

Утром стражи порядка, брезгливо выволакивали из камеры повешенного, со следами жестокого избиения, зверски изнасилованного зэка и отправляли на тюремное кладбище, где без лишней волокиты, предавали мертвеца земле.

Немного досадуя о потере стукача, опер вызывал на допрос его сокамерников, заранее зная ответ, делая это лишь для отчета. Никто ничего не видел, и не слышал. Все спали как убитые, а в камере было так тихо, что слышен был писк одинокого комара, залетевшего в камеру, в поисках человеческой кровушки. И ничего ночью не происходило, и о каком таком избиении и изнасиловании им рассказывает гражданин начальник, непонятно. Все было благопристойно и чинно в камере, как обычно. И если кто-то решил ночью удавиться, так это его проблемы.

Ну и что из того, что он был осведомителем у опера? Это лишь объясняет причину случившегося. Просто в одну из ночей, наушнику стало мучительно стыдно за свое мерзкое ремесло. Он вдруг осознал, как нехорошо закладывать товарищей по несчастью, с которыми хлебал баланду из одного котла. Понимание эдакой гнусности было настолько полным, что у человека просто не выдержали нервишки, замучила его совесть в конец, вот и наложил на себя руки. Все гражданин начальник обстояло именно так и не иначе, и не было в камере беспредела.

Подобное дело было бесперспективным. Об этом знал и следователь, ведущий дело, и зэки, проходящие по нему в качестве свидетелей. В рекордно короткие сроки дело закрывалось, в связи с отсутствием состава преступления, и сдавалось в архив. Спустя пару дней, о случившемся забывали. В камере радовались, что избавились от очередной суки. Опер был доволен, что в ходе допросов, взамен выбывшего по причине внезапной кончины стукача, обзавелся новым осведомителем, горящим желанием сотрудничать с администрацией, в надежде на условно-досрочное освобождение.

И что самое смешное, каждый новый стукач считал себя гораздо хитрее неудачника предшественника. Уж он-то никогда не попадется, ни намеком не выдаст своего сотрудничества с властью, без особых проблем доживет до досрочного освобождения. А когда откинется отсюда, и сокамерники узнают об его наушничестве, ему будет насрать на них, ведь он на свободе, а они продолжают гнить за колючей проволокой. И у многих впереди долгие годы, добавленные к сроку, не без его участия.

Примерно на такие речи покупался очередной кандидат в стукачи, тем более, когда опер намекал на дюжину удачливых предшественников, покинувших досрочно это гиблое место. Результатом их скорого возвращения домой, стало честное служение на благо тюремной власти, в лице оперативной части. И очередной наушник, окрыленный радужными мечтаниями, включался в работу, стараясь не допускать тех ошибок, на которых погорел его предшественник.

И невдомек ему было, что все, о чем пел вербовавший его опер, не более чем пустая болтовня. И что ни один из стукачей, не покинул досрочно угрюмых, казенных стен. Если они уходили отсюда раньше срока, то только мучительным и позорным образом, на который были обречены все стукачи. И даже самые хитрые и изворотливые, ничем не выдавшие себя сокамерникам, считающие дни до обещанного досрочного освобождения. Опер даже называл им конкретную дату, показывал бумагу, подписанную начальником тюрьмы об освобождении, должном состояться буквально на днях.

Выходя от опера, заключенный светился от счастья, представляя какой это будет сюрприз для сокамерников. Вот вытянутся их рожи, когда за ним придут, и вызовут с вещами на выход. А спустя еще пару часов, необходимых для заполнения бумаг, ворота тюрьмы закроются за ним, и дай бог, чтобы навсегда.

С мыслью о приятном сюрпризе, что через несколько дней, преподнесет сокамерникам, стукач покидал кабинет опера, едва сдерживая переполняющую его радость. Если бы он знал о сюрпризе, что приготовил для него опер, радость, переполняющая его, сменилась бы леденящим ужасом. И он бы не направлялся в камеру, а мчался бы сломя голову в самый темный угол. Он бы из собственной робы изготовил и затянул на шее петлю. И это было бы для него единственным выходом.