Хотя и в его жизни встречались женщины, живые и подвижные, способные на сексуальные выдумки, но им было далеко до Наташки, неожиданно появившейся в его жизни. Она могла дать любой из его подружек 100 очков форы, при этом в душе оставаясь доверчивым ребенком. Она имела со своего таланта, лишь самую малость, цену, которую однажды установила, и о смене которой в сторону увеличения даже не помышляла.

Оказавшись на вершине блаженства истосковавшийся по женской ласке, настоящей, не отштампованной в глянцевых журналах, Леший благодарил судьбу, преподнесшую ему такой щедрый подарок. Мысленно благодарил и неизвестного дядю Сережу, приучившему и приохотившему к сексу соседскую девчонку, сделав из нее отменную мастерицу по части любовных утех.

Чертовски неохота было прощаться с Наташкой утром. Он бы остался с ней навсегда, но заставить ее остаться, Леший не мог. Она ушла, клятвенно обещав вернуться, и даже отказалась от предложенных денег.

Несколько дней Леший ждал, от тоски и отчаянья не находя себе места. Он всерьез подумывал о том, что зря отпустил девчонку, нужно было оставить ее любым способом, пусть даже и против ее воли. Неизвестно, в какие бы дебри завели взбалмошные мысли, но, спустя неделю, Наташка вновь объявилась в его шалаше.

Они всю ночь пили и любили друг друга до изнеможения. Настолько полного, что когда гостья утром ушла, Леший с трудом поднялся с лежанки и с превеликим усилием заставил себя идти на «работу». День прошел надрывно и со скрипом. По окончании работы он едва дотащился с очередным уловом до топчана, на который и повалился без сил, тотчас же уснув.

С тех пор Наташка стала наведываться к Лешему регулярно, несколько раз в неделю. Прежняя, безумная страсть улеглась, уступив место ровному чувству. Им было хорошо вместе и это гораздо важнее. И, хотя ему было безумно жаль расставаться, когда Наташка уходила удовлетворять других мужчин в силу своего ремесла, он гораздо легче мирился с разлукой. Она уходила, но спустя несколько дней возвращалась, выделяя Лешего из всех особей мужского пола, с которыми ей приходилось общаться.

Однажды она пришла насовсем, и уходила только на «работу», неизменно возвращаясь вечером. Жилище Лешего стало ее домом, гораздо более уютным, нежели тот, в котором прошло ее безрадостное детство. Однажды, приняв на грудь, Наташка рассказала, почему случилась такая разительная перемена. Почему она перестала ночевать в квартире родителей, предпочтя ей шалаш Лешего, а позднее колодец теплотрассы.

Вернувшись однажды домой, вместо привычных, вечно пьяных рож папаши с мамашей, она обнаружила иные лица, трезвые и деловые. В квартире, несмотря на позднее время, стоял шум, указывающий на то, что работа по превращению свинарника в комфортабельное жилье, идет полным ходом. Бригада чернявых мужчин, именуемых в милицейских сводках лицами кавказской национальности, выгребала из квартиры скопившийся там мусор, барахло, и прочее дерьмо, оставшееся от прошлых хозяев.

Один из кавказцев пригласил заглянувшую на шум девчонку в квартиру. «- Захады, дарагая, гостэм будишь!», - радостно провозгласил он, обнажая в улыбке белоснежные зубы, отступая в сторону и делая отмашку рукой, должную означать приглашение. Но «дорогая» почему-то не вняла любезному приглашению, и вместо того, чтобы пройти внутрь квартиры, куда ее радушно приглашали, испуганно отпрянула прочь. Секунду спустя, ее башмаки застучали по лестничной клетке, сопровождаемые громогласным смехом джигитов с Кавказа, еще долго звучащим в ушах после того, как Наташка выскочила из подъезда.

Она переночевала на чердаке, не желая более встречаться с кавказцами, оккупировавшими ее квартиру. На следующий день от бабулек, качающих головами и причмокивающих губами от сочувствия, девчонка узнала причину небывалой активности в квартире, ранее тревожимой лишь хриплыми голосами пирующих компаний.

Оказывается, рано утром, к подъезду подкатил грузовик с грузчиками, которые за пару минут перетаскали в машину нехитрые пожитки родителей, усадили в кузов их самих, и отбыли в неизвестном направлении. Все произошло настолько стремительно, что никому и в голову не пришло поинтересоваться, куда они уезжают без дочери, и знает ли она о переезде. Но если бы кто-то из любопытных старушек и задал этот вопрос, вряд ли бы дождался ответа. Рабочие, грузившие в грузовик нехитрый скарб семейки алкоголиков, были слишком угрюмы, и заняты переноской барахла, место которому на свалке.

Родители Наташки, не смотря на раннее утро, были смертельно пьяны, и это красноречивее любых слов, говорило о том, что застолье затянулось далеко за полночь. Имевшегося в наличии спиртного с лихвой хватило и на опохмел, который был подстать вчерашней пьянки. И если б не помощь грузчиков, они бы не встали, не спустились вниз, и не забрались в машину. Выносившие барахло грузчики, уложили их на диван в кузове, где алкаши вновь погрузились в сон, прерванный непонятными телодвижениями.

А затем грузовик, взревев мотором, пыхнув на прощание струей едкого, черного дыма, скрылся из глаз соседей, увозя в неизвестность семейку алкашей. Спустя пару часов после их отъезда, в квартиру заявилась бригада чернявых парней кавказской наружности, которые споро принялись за дело. Судя по тому, в каком темпе они трудились, им была поставлена задача в кратчайшие сроки превратить гнусный притон в приличное жилье, чтобы ни одна мелочь, не напоминали об убогом прошлом квартиры.

Наташка осталась одна. Идти было некуда, искать родителей бесполезно. Немыслимо отыскать парочку алкоголиков в огромном городе, а подсказать, где нынче обретаются ее беспутные родители, не могли ни соседи, ни шабашники с Кавказа, которые этого не знали. Ремонтируемый объект всего лишь очередная квартира, множество которых осталось в прошлом, и немалое количество ждет их впереди. Кто знал наверняка, где теперь обретаются ее родители, это амбалы на иномарке, что на протяжении последних нескольких месяцев частенько бывали в квартире, с которыми сталкивалась пару раз, раньше обыкновенного вернувшись, домой. Вот только не станут они разговаривать с какой-то замарашкой, брезгливо оттолкнут ее с дороги. А если приставала будет путаться под ногами, влепят ей ощутимую затрещину, чтобы грязное ничтожество не мозолило глаза.