Когда она легла рядом под одеяло, Барретт начал привязывать конец галстука к ее запястью.

— Это чтобы ты не гуляла во сне. — Он привязал другой конец к одному из столбиков в изголовье. — Так у тебя будет достаточно свободы движения.

Эдит кивнула, а когда Барретт обнял ее рукой, прижалась к нему, примостив голову в ложбинку между его рукой и грудью.

— Теперь я чувствую себя в безопасности, — со вздохом сказала она.

23 ч. 02 мин.

«Если бы заснуть, — подумала она и слабо улыбнулась. — Вот он — человеческий ум».

Днем ей хотелось не спать дотех пор, пока не подойдет к концу их пребывание в Адском доме. А теперь она ничего так не желала, как погрузиться в забвение, чтобы уменьшить срок пребывания здесь на восемь-девять часов.

Она снова закрыла глаза. Сколько раз она уже закрывала и открывала их? Сорок, пятьдесят, сто? Эдит издала долгий медленный вздох. Этот запах, этот постоянный смрад.

Адский дом нужно сжечь до основания.

Она открыла глаза и посмотрела на Лайонела. Он глубоко спал. Пошевелив правой рукой, Эдит дернула привязанный к запястью галстук. Он действительно привязал ее потому, что прошлой ночью она гуляла во сне? Или беспокоится о Фишере? Неужели он боится, что она снова пойдет к Фишеру? Эдит не могла понять, что толкнуло ее к нему в первый раз. Неужто и правда что-то в этом доме? Или в ней самой? Никогда раньше она не испытывала такого явного сексуального желания — даже к Лайонелу, не говоря уж о других мужчинах. Или женщинах. Ее покоробило от этой мысли. Эдит была напугана и ужасалась тому, что делала и говорила тогда.

Она сжала губы. Это не просто что-то в ней, несомненно, здесь что-то еще. Что-то вторглось в нее, какой-то разлагающий вирус, который, даже когда она лежит здесь, распространяет свое тлетворное влияние на душу и тело. Она никогда не поверит, что все дело только в ней самой, что в ее душе начинает прорастать какой-то неожиданный порок. Это наверняка дом. Раньше он действовал на других, и она тоже не может рассчитывать на иммунитет.

Эдит вздернула подбородок и посмотрела через комнату.

Кресло-качалка закачалось.

— Лайонел, — прошептала она.

Нет. Ему нужно поспать. «Это просто энергия», — сказала себе Эдит. Неуправляемая, неразумная кинетика, двигающаяся по линии наименьшего сопротивления — хлопающие двери, дуновения, шаги, качающиеся кресла.

Она хотела закрыть глаза, но поняла, что, даже если сделает это, будет слышать ритмическое поскрипывание качалки. Эдит уставилась на нее. «Динамика. Энергия. Остаточные явления», — снова и снова повторяла она про себя.

И в то же время она знала, по-настоящему всегда знала, что в качалке кто-то сидит — кто-то невидимый. Кто-то жестокий, безжалостный, ждущий момента, чтобы уничтожить ее, уничтожить их всех. «Беласко?» — в ужасе подумала Эдит. А что, если он вдруг появится, огромный, устрашающий, и улыбнется ей, качаясь в кресле? «Здесь никого нет! — крикнула она мысленно. — Никого-никого!»

А кресло медленно раскачивалось. Вперед-назад. Вперед-назад.

23 ч. 28 мин.

В комнате стало жарко. Флоренс со стоном стянула с себя одеяло и бросила на пол. Повернувшись на бок, она снова закрыла глаза и велела себе: «Спать. А завтра мы снова вернемся к этому».

Пять минут спустя она перевернулась на спину и снова уставилась в потолок. «Бесполезно, — подумалось ей. — Этой ночью все равно уже не заснуть».

Слова Дэниэла ошеломили ее. Она всегда считала, что сотрудничает с доктором Барреттом, но никогда не осознавала абсолютной необходимости такого союза.

Она чуть было не пошла к нему сказать, что проблему Дэниэла Беласко нужно решать совместно, но потом поняла, что впустую потратит время. Для доктора Барретта не существовало никакого Дэниэла Беласко, это был продукт ее собственного подсознания. Что толку говорить ему? Его не убедило даже тело с кольцом. С какой стати записи в церковной книге изменят его отношение?

Флоренс беспокойно сбросила простыню и села. Что предпринять? Она не может просто стоять в стороне и позволить доктору Барретту прогнать Дэниэла из дома, не обеспечив ему упокоения. Эта мысль ужаснула ее. Обречь его отчаявшуюся душу на скитания будет преступлением перед Богом.