Шрифт:
– Что у всех, то и у меня скрывается, – мрачно сказал Володя.
– Нет, не то! Не то, товарищ Залесский! Мы не стиляги! Мы не прикрываемся брюками! Нам нечего скрывать от общества!
– Это тебе, может, нечего скрывать! – раздался голос из задних рядов. В зале заржали.
– Я прошу прекратить эти демагогические выпады! Не ловите меня на слове! – обозлился комсорг. – Кто из студентов не явился на обсуждение романа Кожевникова «Знакомьтесь, Балуев»? Залесский не явился. Кто на вечере 8 Марта в пьяном виде сказал преподавательнице английского: «Вы – милашка»?! Залесский сказал. Это кто ж ему дал право называть женщину «милашкой», как в каком-нибудь Чикаго? Где вы были, товарищ Залесский, когда весь курс, как один человек, трудился на субботнике?
– Я был болен!
– А по чужим квартирам ходить – вы здоровы?!. Я предлагаю исключить Залесского из комсомола! Выжечь его каленым железом из наших рядов! Поставить перед администрацией вопрос о пребывании Залесского в институте! Я кончил.
– Разрешите мне!
Из первых рядов поднялась молодая женщина. Это была аспирантка Ниночка Армянова. Близоруко щурясь, она улыбнулась председателю.
– Я хотела бы задать несколько вопросов студенту Залесскому. Скажите, Залесский, что побудило вас сделать это странное антинаучное заявление? Я имею в виду предполагаемый пол ребенка. Меня это интересует чисто психологически. Ведь не может же быть, чтобы вы сами верили в эту басню?
– Это не басня, – сказал Володя. Он оглянулся. На него глядело огромное многоглазое лицо собрания. Оно дрожало, дробилось, причудливо менялось, как стеклышки в калейдоскопе, переливалось насмешкой, сочувствием, злорадством и недоумением. «Сволочи, – подумал Володя. – Что делать? Ведь выгонят, с волчьим билетом выгонят»…
– Это не басня, – сказал он. – Никакой я не Дон-Жуан, а что брюки узкие, то это все носят…
– Не все, – перебил его комсорг. – Не все…
Но ему не дали говорить.
– Не мешай!
– Поговорил и хватит!
– Рассказывай, Залесский!
– Ти-ше! – надрывался секретарь бюро. – Говори, Залесский. Только по существу – о брюках мы и в газете прочтем, если надо…
– Я не Дон-Жуан, – продолжал Володя, – а если женщины просят, я отказать не могу…
На аудиторию пала лекционная тишина.
– Я, товарищи, обладаю такой способностью. Но я сам первый никогда не лезу. Они сами звонят и телефоны оставляют. У меня свидетели есть, – взвизгнул он неожиданно. – Спросите сами, если не верите! – он выхватил из кармана записную книжку. – Кранц Вера Ивановна – К6-33-11! Савченко Лариса Михайловна – Д7-11-81! Леселидзе Тамара Георгиевна – Ж2-37-19, добавочный 2-02! Хавкина Лия Эрнестовна… Ратнер Василий Сергеевич, спросить Ольгу Харитоновну… Все! не жалко… Мальчика, девочку – мне все равно…
Все время, пока читали заявление Княжицкого, пока гремел директорский бас, пока праведным гневом захлебывался комсорг четвертого курса и выкрикивал Володя Залесский, все это время парторг института Дмитрий Петрович Бронин сидел молча, чиркая карандашом в блокноте. То, что он услышал, не было для него новостью; недаром у него состоялся длительный разговор с обиженным Княжицким, недаром он беседовал с убитой горем Анной Львовной и посетил на дому Веру Ивановну Кранц.
С самого начала этой загадочной истории он чувствовал странное смятение и неуверенность – как поступить? Раньше чутье никогда не обманывало его, а сейчас он колебался, как колеблется игрок в «21», набравший пятнадцать очков: прикупать ли? Хорошо, если картинка или шестерка, а вдруг не то? Вдруг явится какой-нибудь туз и скажет: «Перебор! Перебор, товарищ Бронин! Недодумали, перегнули палку!» Он набрасывал тезисы своего выступления, но мысли его текли сбивчиво и непоследовательно: «В то время как партия и вся наша общественность уделяют всемерное внимание укреплению советской семьи – а эта самая Княжицкая совсем даже недурна, – поступок комсомольца Залесского находится в вопиющем противоречии со всеми этическими нормами – как же он все-таки это делает, черт побери?! – глупейший предлог, которым он воспользовался, чтобы обмануть бдительность молодой женщины – надо было заставить парня выложить все его приемчики – нравственность – не пустое слово, и мы не позволим – в самом деле, родить мальчишку, а то «всем бы молодец, только девичий отец» – дело Залесского значительно глубже и серьезнее, чем это кажется с первого взгляда. Повторяя нелепую выдумку о своих сверхъестественных возможностях, Залесский льет воду на мельницу идеалистов, способствует распространению предрассудков, подрывает веру в правоту науки и, в конечном итоге, осуществляет идеологическую диверсию! – тоже неплохо устроился: бабы его кормят, поят; небось и деньжата перепадают? – я не сомневаюсь, что у Залесского была и материальная, денежная заинтересованность: такого рода типы ничем не брезгают, а я этой шлюхе пятьдесят целковых отдал – таким не место в советском институте – как же он это делает? – стиляга и тунеядец – молодчага-парень! – заклеймить – эх, мне бы! Я бы это дело не так поставил… Я бы…»
И вдруг Бронин замер, застыл с полуоткрытым ртом, внезапно осененный блистательной, гениальной в своей простоте идеей! Стараясь не шуметь, он выбрался из-за стола, на цыпочках прошел к заднему выходу, у дверей опасливо оглянулся на президиум – а вдруг еще кого-нибудь осенило?! – и, выскользнув за двери, бегом помчался по коридору к своему кабинету. Там он запер двери на ключ и набрал номер телефона.
– Попрошу товарища Волкова… Нет, нет, лично товарища Волкова. Да, срочно… Бронин говорит, парторг МИНАПа… МИНАП – Московский Институт Научной Профанации… Да, да… Весьма срочно… Да, он меня знает… Благодарю вас…
Возвратившись в зал через десять минут, Бронин убедился, что поспел вовремя: заведующий кафедрой истории партии, седовласый недоумок, говорил, благообразно разводя руками:
– …пусть выйдет, пусть скажет. Раз он настаивает на своей, так сказать, избранности, пусть расскажет коллективу, в чем она, собственно, заключается. Прошу вас, товарищ Залесский.
Володя снова поднялся, но не успел он рта раскрыть, как встал Бронин и, выпрямившись во весь рост, отчеканил:
– Я категорически против! Пусть извинит меня многоуважаемый Валериан Викентьевич, но я считаю недопустимым предоставлять трибуну для пропаганды предрассудков! («Что, съел, старый дурак?!») Нас, людей науки, совершенно не интересуют мистические домыслы Залесского. Сколько бы он ни бил себя в грудь, как бы ни стремился опорочить честных советских женщин-тружениц – это ему не удастся!… Я предлагаю устроить перерыв, – неожиданно закончил он. – А вы, Залесский, пока пройдите ко мне в кабинет…
И, наклонившись к представителю райкома партии, он шепнул в его насторожившееся ухо:
– Собрание придется прекратить. У меня только что был разговор с товарищем Волковым…
Через двадцать минут к подъезду МИНАПа подкатил черный «зим». Бронин и Залесский сели в него.
«Зим» прижал уши, присел на задние лапы и мягкими прыжками помчался вперед, разбрызгивая снежную кашицу на сапоги милиционеров.
6.
– Ну что же, товарищи, послушаем, что скажет наша медицина.