Проснулся от шороха рядом. Арни кое-как повернулся на бок, лежал скрючившись и смотрел на меня.

Лицо у него было теперь совершенно черное… нет, лицо серо-синее, а вокруг глаз черные круги, глаза у него были как у лемура – огромные, круглые, еще и проваленные. Губы синие, и из них со свистом часто-часто вырывался воздух. Вдобавок губы у него опухли, и из угла рта тянулась засохшая дорожка крови, и на скуле был большой кровоподтек. И страшно выглядела на этом измученном лице улыбка – как мертвец улыбается.

– Привет, Арни, – сказал я. Кажется, голос не дрогнул. Губы Арни расползлись еще шире.

– Привет… думал, я тебя не увижу уже, – он перестал улыбаться, – хотя лучше бы ты шел в Балларегу.

– Какая уж теперь Балларега, – проворчал я. И подумал, что ведь наверняка нас слушают. Надо поосторожнее. Скрывать нам особенно нечего… кроме того, что мы собрались на Квирин. Хотя и это, ну узнают, какая разница… ну будем мы не бешиорскими агентами, а квиринскими. Захотят – все равно найдется повод к расстрелу, нет – все равно отправляться в штрафную общину.

– Ты меня искал, что ли? – спросил он. Я ответил утвердительно.

– А меня спрашивали, где ты, где Таро… ну про Таро они, наверное, поверили, что он мертвый… его тело же нашли. А про тебя нет, видишь… – он снова улыбнулся беспомощно, – меня когда взяли там, где мы спали, я сразу наврал, что тебя нет, что тебя еще раньше убили. Они поискали немного и ушли. Не нашли тебя… А ты, значит, поперся меня искать.

– Арни, Арни… ну и дурак же ты. Куда же я без тебя идти должен? Ладно уж, какая теперь Балларега. Слушай, как ты концы тут не отдал? Тебя же били…

– Еще и на качалке рвали, сволочи, – сказал Арни, и меня передернуло.

– А если бы ты загнулся?

– Не. – Арни покачал головой, – видишь, я читал, когда большой страх или вообще стресс, то выделяется адреналин, и, в общем, дыхание лучше становится. Поэтому так просто я не могу задохнуться. Я как только почувствую, что кранты, мне страшно становится, и сразу адреналин выделяется. Видишь, я сейчас даже лучше дышу.

Он помолчал.

– Неохота умирать от удушья… плохо это. Страшно. Лучше бы уж расстреляли. Слушай, тут попить нету чего-нибудь?

Я осмотрелся. В углу, как положено, стояло отхожее ведро, а в другом углу – ведро с водой, с привинченной кружкой. Я осмотрел воду, понюхал – вроде, чистая. Напился сам. Мне, оказывается, тоже жутко пить хотелось. Потом я открутил кружку от ведра, это оказалось несложно, набрал воды и напоил Арни.

Нас никто не трогал. Мы лежали и тихо разговаривали о разных вещах. Нам было даже хорошо. Жрать уже не хотелось, только светлое воспоминание о сенсаре еще мучило. Мне уже до такой степени курить хотелось, что все вокруг казалось темноватым каким-то (это несмотря на бьющее в окно солнце), и голова начала болеть. Не знаю, как Арни, об этом мы не говорили. Однако с дыханием у него постепенно становилось хуже.

Мы дошли, похоже, до такой стадии истощения, когда человеку становится все безразлично. Например, собственная судьба. Теоретически я понимал, конечно, что все может быть, что неизвестно, что нам предстоит. Однако страха никакого не было. Я даже пытался заставить себя думать о чем-нибудь плохом, бояться, но никак не мог, словно поверить не мог, что может быть еще хуже. Через полчаса нас могли бросить, к примеру, на качалку, но полчаса были слишком отдаленным будущим. Мы научились (как и сказано в «Заветах Цхарна») жить текущей минутой. Сейчас можно было лежать… просто лежать, не двигаться, никуда не идти, в тепле и даже на чем-то вроде кровати. И не заботиться о будущем… И это уже было хорошо. На нас даже какая-то эйфория напала. На фоне общего отупения. О Таро мы не думали, о Баллареге тоже… а болтали о всякой ерунде. Как в прошлом году на сборах рыбачили, и Арни в воду свалился. Как наш этаж в сотаку у второго выиграл. О еде разговаривали, когда мы что пробовали – молоко парное в деревне, опять же на сборах, уху, а лесные курята, запеченные в глине, помнишь? А хлеб только что испеченный? А картошка в золе? А помнишь, как мы эту картошку воровали? Я думал, точно административку заработаем, а ведь ничего, пронесло… Про школу тоже вспоминали.

Солнце уже не било с такой силой в окно, и даже начало слегка темнеть. Осень, темнеет уже рано. И в один прекрасный миг открылась дверь, и чья-то рука просунула и поставила на пол две миски, накрытые большими кусками хлеба.

Я даже не поверил вначале. Так естественно казалось, что здесь нам предстоит только мучиться и умереть. А нас тут еще и покормить решили. Хотя это же понятно, что в тюрьме должны кормить. Порядок такой.

Мы оба слетели с нар, даже Арни, хотя он тут же согнулся и застонал.

– Лежи, – сказал я, подал ему миску, потом взял свою.

Похлебка была отвратительная на вид, что-то такое темное, овощное с перловыми крупинками. Но вкуса мы не замечали. Да и какая разница, с хлебом-то… с целым большим куском настоящего черного хлеба. Мы старались есть медленно, но это не очень получалось. Наконец я поставил пустую миску на пол и повалился на нары в изнеможении, чувствуя себя до предела объевшимся.

– Черт, живот болит, – пробормотал Арни. Мы полежали некоторое время, я лично чувствовал полное блаженство. Еще косячок бы конечно курнуть… но сейчас даже жажда сенсара как-то отступила. Я даже задремал.