– Ты ревнуешь к былым временам?

– Может быть, и так, – Квилан помолчал некоторое время. – Но главное – я ревную ее. Если бы я не мог совсем вернуть ее, то единственное, с чем я остался бы – это желание не жить дальше. Нет, это не желание убить себя, но простое понимание того, что нет другого выхода, кроме как умереть. Если она не может разделить мою жизнь, значит, я разделю ее смерть. И все-таки я не могу даже этого, и потому сгораю от зависти. От ревности.

– Это не совсем одно и то же, Тибайло.

– Я знаю. Порой то, что я чувствую… это… Я не уверен… Слабое… Нет, не знаю. Порой это действительно подходит под определение зависть, а порой – это настоящая жгучая ревность. Я почти ненавижу ее за то, что она умерла без меня. – Он покачал головой, сам едва веря своим словам. Слова все же, так или иначе, придавали окончательную форму мыслям, в которых он никому не хотел признаваться. Даже себе. И сквозь слезы он снова посмотрел в глаза старому монаху: – Опекун, я все еще люблю ее, несмотря ни на что. Я люблю…

Старик медленно склонил голову:

– Я знаю, что любишь, Тибайло. Если бы ты не любил, ты не страдал бы так.

Квилан снова отвернулся:

– Я ничего другого не знаю. Я не знаю ничего вообще. Вот я сказал, что люблю ее, и я думаю, что люблю. И я действительно думаю, что люблю, но люблю ли? Может быть, то, что я чувствую – это вина за то, что не любил так раньше?.. Не знаю. Больше ничего, ничего не знаю…

Старик, кряхтя, вытянул облезлую ногу:

– Ты точно знаешь, что ты жив, Тибайло, и что она мертва, и что ты можешь снова увидеть ее.

Квилан вскинулся:

– Без ее Хранителя душ? Я не верю в это. Не верю. Я даже не уверен в том, что увижу ее, если когда-нибудь ее и восстановят.

– Как ты сам сказал, мой мальчик, мы живем во времена, когда смерть обратима.

Они оба знали, что теперь наступило время, которое рано или поздно наступает в развитии любой цивилизации, длящемся довольно долго. Теперь обитатели цивилизации могут восстанавливать свое сознание, делать его дубликат, клон или просто инсталлировать в любую подходящую форму устройства или организма.

Со стороны разума отношение к таким восстановленным людям не вызывало проблем, но со стороны чувств… Это устраивало далеко не всех.

Были такие сообщества, которые начисто отвергали подобные превращения из религиозных соображений. Некоторые даже не видели в этом и здравого смысла. Но в Цивилизации к этому относились как к обычному явлению. Люди специально создавали свои разумные версии, и использовали их как посланцев, для выполнения сложной работы, для присутствия одновременно во многих местах, для разнообразия собственных форм, и эти дубли общались с по-настоящему живыми людьми абсолютно на равных, не смущаясь метафизической стороной такого общения.

Не так было на Челе. Вмонтированные в челгрианцев устройства под названием хранители душ редко использовались для оживления личности. Вместо этого они служили лишь для передачи души, личности умирающего на небеса в полной ее сохранности.

Раньше большинство челгрианцев, как и большинство разумных существ, долго верили в существование места, куда после смерти уходят мертвые. Имелось множество разных религий, верований и культов, разъясняющих порядок переселения душ. И та система веры, что в далекие времена воцарилась на Челе и которую его жители разнесли по всем ближайшим планетам и звездам (пусть там и приняли ее не буквально, а как символ), заключалась в утверждении о некой мифической после-жизни, в которой добрые будут награждены вечной радостью, а злые осуждены на вечное мучительное служение злу.

Челгрианцы, в отличие от других, очень долго упорствовали в этих верованиях и сохранили свою веру, равно как и наличие кастового общества, гораздо дольше, чем можно было ожидать после того, как весь универсум стал единым в смысле общения и доступа к информации. Сублимация стала восприниматься как некая таинственная часть галактической жизни. Она означала переход от материальной жизни формы к более высокому статусу существования, основанному на чистой энергии. Теоретически сублимироваться мог любой – организм или машина, но на практике почти всегда получалось так, что вместе с сублимацией исчезала и сама цивилизация.

И всегда этому предшествовали явные предостерегающие признаки: воскресали какие-то забытые религии и непонятные верования, возрастал интерес к мифологии и методологии сублимации – и это почти всегда случалось именно с хорошо налаженными и уже долго существующими цивилизациями.

И тут их сообщество тоже оказалось неким исключением, ибо не поддалось сублимации полностью, но в то же время и не отвергло ее совсем, приспособив на свой манер и свой лад для своих нужд.

Сама по себе сублимация так и оставалась до сих пор необъясненной до конца, и единственной возможностью понять ее, казалось, был способ пройти ее до конца, ведя постоянные наблюдения.