В одном из немногочисленных своих интервью Татьяна Борисовна без обиняков скажет потом:

«В предвыборной кампании я была связующим звеном между мозговым штабом, аналитической группой и папой, без чего, наверное, все было бы намного сложнее».

То есть вся роль Дьяченко сводилась к одному: она была мостиком между спонсорами и Ельциным, своего рода Троянским конем, заведенным олигархами в Кремль. Неискушенная в политике и интригах, дочка стала идеальным инструментом влияния на престарелого отца, обуреваемого комплексом поздней любви к ней. (Какими только восторженными эпитетами не награждает он ее в мемуарах: «и потрясающее женское обаяние, и мягкость, и ум, и тонкость»).

Дьяченко была единственным членом предвыборного штаба без каких-либо четко очерченных функций, этаким министром без портфеля. Вся ее работа, по утверждению Коржакова, сводилась к тому, чтобы старательно конспектировать ход совещаний, а потом дословно передавать их Березовскому, который и определял: «что рассказать Ельцину, а чего говорить не стоит». Сидела отныне она в президентском первом корпусе Кремля, в двух шагах от кабинета отца; передвигалась по Москве на лимузине с трехцветным, «федеральным» номером и мигалкой.

Именно Дьяченко в начале 1996 года организовала историческую встречу десяти олигархов с Ельциным; сходка, на которой присутствовали Березовский, Гусинский, Ходорковский, Смоленский, Потанин, Фридман и etc., не случайно собралась в ее кремлевских апартаментах. Ни Коржакова, ни Сосковца, даже Черномырдина на встречу эту предусмотрительно не позвали.

По описанию Ельцина, беседа была предельно нелицеприятной. Олигархи будто заявили ему, что ситуация с выборами – «это уже почти крах».

«Такого жесткого разговора я, конечно, не ожидал», – пишет экс-президент в своих мемуарах. Якобы посетители объявили ему, что «если сейчас кардинально не переломить ситуацию, через месяц будет поздно».

Правда, кое о чем еще Ельцин не пишет: о том, что после окончания встречи с ним в кабинете – один на один – остался Березовский; эту аудиенцию Борис Абрамович долго вымаливал у Наины Иосифовны и Татьяны Борисовны.

Ничего нового сверх того, что уже обсуждалось, Березовский, естественно, не произнес. Но этого, в общем, и не требовалось. Главным для него было обозначить свое место в истории, застолбить за собой лавры организатора и вдохновителя будущих побед – первого среди равных.

Ельцин слушал его, не мигая.

«Это все, что вы хотели сказать? – с видимым раздражением спросил он, когда Березовский наконец остановился, дабы перевести дух. – Хорошо. Можете быть свободны».

Никому и никогда Ельцин не позволял ставить себя перед выбором; ему легче было хлопнуть дверью, нежели подчиниться давлению извне. Но он почему-то не только проглотил объявленный ему ультиматум – а как это можно было назвать еще? – но и согласился со всеми требованиями олигархов; отодвинул в сторону Сосковца и даже вернул из небытия рекомендованного ими Чубайса, хотя еще два месяца назад громогласно произнес свое знаменитое: «Во всем виноват Чубайс».

Причина такой удивительной податливости объяснялась довольно просто: это был элементарный торг. Отчасти Ельцин и сам это признает, указывая:

«…они предложили использовать в предвыборной кампании весь их ресурс – информационный, региональный, финансовый, но самое главное – человеческий. Они рекомендовали в штаб своих лучших людей. Тогда и появилась так называемая аналитическая группа…» (Ее, собственно, и возглавил Чубайс.)

Кроме того, олигархи пообещали выделить на выборы круглую сумму – 50 миллионов долларов каждый; итого, стало быть, полмиллиарда. А за это Ельцин гарантировал им невиданные льготы и преференции при раздаче государственной собственности; но после победы.

Кто платит девушку – тот ее и танцует…

(«„Честная“ Таня и „честный“ Борис Николаевич продали Россию за 500 миллионов», – язвительно комментирует Коржаков.)

Так Березовский, задержавшись на 10 минут в президентском кабинете, окончательно закрепился на кремлевском плацдарме; его – единственного из всех миллионщиков – официально ввели в состав избирательного штаба. Отныне регулярные вечери в доме приемов «ЛогоВАЗа» с неизменным участием Дьяченко и Юмашева перестали быть тайными и превратились в совершенно легальные, санкционированные свыше мероприятия.

«Очень скоро я увидел, что Таня отлично вписалась в эту группу, – подытоживает Ельцин; не мудрено! – Впервые за долгое время я вдруг ощутил легкий прилив оптимизма».

А Татьяна Борисовна, в свою очередь, испытала ни с чем не сравнимое упоение властью; она была достойной дочерью своего отца.

При этом царевна искренне считала, что приносит себя в жертву Родине. Чувство долга носило у Дьяченко гипертрофированный характер; из таких, как она, получались когда-то валькирии революции: красная косынка, кожанка, непременный маузер на боку.