– Мужчины таких корсетов не носят.

Эти слова вызвали у Данте явное облегчение. Глори продолжала объяснять:

– Только женщины настолько глупы, чтобы наказывать себя затягиванием в корсет. И поскольку корсет именно такого типа подчеркивает женскую фигуру… ну просто греховным образом, я сильно сомневаюсь, чтобы церковь вообще это одобряла. Но тогда за это в ответе сам дьявол.

Данте раскатисто рассмеялся, что говорило о его знакомстве с дьявольщиной и кое с чем еще, а его глаза цвета виски сверкали, притягивая ее помимо воли.

– Дьявол в сговоре с опустившимся, но так и оставшимся холостяком священником, потому что ни один мужчина не позволил бы добровольно своей женщине так одеваться. Это лишило бы его законной свободы наслаждаться ее нежной плотью.

– Да, гмм… это, гмм…

В голове у нее крепко засела мысль – «это лишило бы его законной свободы наслаждаться ее нежной плотью»… Слишком сильно сказано! Но такое снаряжение стало для нее необходимостью, чтобы привлекать внимание зрителей во время выполнения незатейливых цирковых фокусов. Глориане никак не удавалось об этом сказать, но, похоже, Данте и не нуждался в объяснениях, не обращая внимания на ее бормотание. Он с нескрываемым любопытством пристально рассматривал ее фигуру в халате, не стянутую корсетом, вероятно, пытаясь представить себе, как сорочка облегала ее потрясающие благо-.родные округлости.

Данте как будто раздевал ее глазами. Глори давно сбросила платье, чтобы не смять его, когда прилегла, пытаясь справиться с головной болью. Головная боль? Слава Богу, она перестала ее мучить с того момента, когда в вагон вошли Данте и Мод. Она просто накинула халат на сорочку и не видела ничего предосудительного в том, чтобы принять мужчину в таком виде. Глори выросла в цирке и привыкла быть на виду: меняла костюмы и готовилась к представлению вместе со всеми в общих помещениях для переодевания, где все помогали друг другу и никто никого не стеснялся. Она давно утратила способность испытывать смущение такого рода. Хотя ее сорочку из шуршащего шелка скрывал плотный атласный халат, она внезапно почувствовала себя неодетой. Раньше она никогда не замечала, что каждый ее вздох приводил в движение этот шелк, который ласково скользил по коже. Она не подозревала, что мелкие волоски на ее руках могут подниматься и трепетать, возбуждаясь от какого-то предвкушения. Фигура Глори расцвела, когда ей исполнилось четырнадцать, но за десять прошедших с тех пор лет она никогда не ощущала тяжести своей груди или легкой трепетной дрожи восторга, излучаемой ее округлостью. Трепет становился еще более восхитительным, когда она смотрела, как Данте большим пальцем измерял длину корсетного каркаса. Его пальцы задержались на шве, который пришелся бы как раз под нежной нижней поверхностью ее груди, если бы она надела корсет, и у нее вырвался тяжелый, хриплый вздох.

– У тебя… у тебя начинается какой-то припадок, Глориана?

Вопрос Данте вернул ее с небес на землю. Боже мой, как могла она поддаться этому волнению, и только потому, что он прикасался к ее пустому корсету!

– Я в порядке, – выдохнула она. – В полном порядке.

– Ты уверена в этом? Такое удушье и пошатывание часто говорят о начале приступа. Мне приходилось несколько раз видеть, как люди после этого падали в судорогах, теряя сознание.

– Я не чувствую удушья, не пошатываюсь, и никакой припадок мне не грозит.

Он посмотрел на нее с таким сомнением, что она собрала все остатки своего достоинства и произнесла независимым тоном:

– Я просто не привыкла развлекать мужчин в своем личном вагоне.

– Ты меня развлекала? – Данте огляделся вокруг с таким разочарованным видом, как мальчик, узнавший, что проспал парад слонов.

Глориана воспользовалась этим, вырвала корсет из его рук и едва не ткнула им в нос Данте:

– Ты, дорогой, неплохо развлекся в последние несколько минут.

Он посмотрел вниз, на сотрясаемый у него под носом корсет, а потом взгляд его темно-карих глаз прошелся по ней с головы до пят, обволакивая Глориану удивительной теплотой. На его губах играла едва заметная улыбка.

– О, – заметил Данте, – сказать правду, самое захватывающее развлечение – это ты сама, Глориана.

– Ладно, хватит. – Голос ее стал суровым, но она почувствовала себя словно парализованной, как начинающий фокусник перед публикой, когда попыталась плотнее запахнуть на груди халат, потянувшись к ручке двери и не выпуская из руки корсет. Она хотела выдворить Данте из своего вагона, боясь окончательно поддаться такой непривычной для нее растерянности и смущению. – Мне нет дела до того, доверяешь ты Мод или нет. Ты можешь просто перейти в другой вагон и подождать там ее прихода с твоими трофеями.

– Меня приводит в ужас мысль о том, как я выйду отсюда в таком костюме. – Данте наградил ее такой дерзкой и самоуверенной улыбкой, что у нее не осталось сомнений в том, что он никогда никого не боялся.

– Ты не снимал этот костюм с первой минуты, как я с тобой встретилась.

– Истинная правда. Но где меня переодели, сделав легкой добычей шулеров?

– Ничего себе – легкая добыча! Ты же выиграл у Мод семь партий, или ты уже забыл об этом?

– Мне бы так не повезло, если бы не появился какой-нибудь овцевод и не навязал мне партию покера с ним.

– О, ради всего святого! – Она вскипела от злости, нетерпеливо топнув ногой. Ее протесты были явно смешными, но Глориане хотелось высказаться до конца и поскорее. – Тебе нужно пройти только сцепной мостик и две площадки, чтобы попасть в вагон с лошадьми. Никто не обратит на тебя внимания, если ты чем-нибудь накроешься и пойдешь быстро. – Она показала подбородком в сторону стоявшего в углу гардероба. – Там висит черный плащ. Он будет тебе очень широк. Завернись в него, и тебя никто не заметит.