— Дедушка сказал про вас — он от меня освободился, значит, я скоро умру. Тореадор и летучая мышь от него отказались, он и я жили вместе. Деньги они не высылали, но у нас было имущество.

— Подожди меня здесь, я позвоню. Нет, — сказал Зотов. — Пойдешь со мной. Вылезай.

Она вылезла. На ней было белое платье в синий горох. Он взял ее за руку и пошел в коридор звонить.

Когда он взял ее за руку, ее ладошка трепыхнулась, устроилась поудобнее и притихла, как будто уснула, в его руке. Боже мой, вот он, дом сердца моего!

Пока он вел ее по коридору и говорил по телефону, пальцы его окаменели и высохли от неподвижности, как старые корни, будто он держал в руке не ладошку, а сердце.

— Маша, — сказал он в трубку. — Хорошо, что ты еще не уехала. У меня здесь внучка Непрядвина… Ага. Надо поговорить и все обсудить… Он месяц как помер… Как ее зовут? Как тебя зовут?

— Анастасия.

— Слыхала? Настя ее зовут.

— Сейчас приеду, — сказала Мария.

Потом он положил трубку и спросил Анастасию:

— А почему у тебя такая счастливая рожа?

— Я не знаю.

— Что там, в бумагах?

— Не знаю. Дедушка велел передать сверток и письмо. Он сказал, что вы обрадуетесь.

Она достала из-под подушки сверток и письмо. Когда Зотов вскрыл сверток, он не стал читать письмо. В свертке были его тетрадки с 1910-го по 1919 годы. И Зотов опять встретился со своей старой ненавистью, старой любовью и старой магией дедова и отцовского общения с ним. Зотов встретился с собой самим, каким он был в начале века. Он отвернулся и заплакал. Вот так.

Потом он спросил не поворачиваясь:

— Я не понял, кто твои родители?

— Папа тореадор, а мачеха — летучая мышь. Они уехали на гастроли насовсем. Они нас бросили. Официально.

— А ты?

— Я и раньше жила с дедушкой. У нас было имущество, и я стала дедушкина дочь.

— Почему же у тебя такая счастливая рожа?

Она всхлипнула, и это было как дождь при солнце, как грибной дождь и как ее светящиеся волосы.

— Я не знаю, — сказала она. И стала смотреть на него.

— Потому что вы так смотрите, — сказала она.

А как же ему смотреть на этого ребенка, который не знал, кто он, от кого приехал, и не ведал, что творит с ним, с Зотовым.

Боже мой, двадцатый век кончается! А казалось, ему сносу нет.

В письме было написано: «Зотов, сбереги Настю».

Чтобы это прочесть, пришлось отпустить ладошку. Чтобы это прочесть, нужно было прожить жизнь, и все смерти, и его смерть.

Потом начались бытовые хлопоты.

Приехала Мария, и Зотов сошел с ума и вел себя недостойно.

Он понимал, что сошел с ума, но его оправдывала важная причина — Настя свела его с ума, и Зотов с него сошел, торжественно держа ее за руку.

Зотов умел любить, братцы, черт возьми, он ведь умел любить!

Ум ему уже был ни к чему. Он не стал дураком, но ум ему больше был не нужен. Зотов стал огрызающийся пес.

Когда приехала Мария, у них состоялся тихий разговор. А его девочка смотрела в окно и смеялась.

— Надо торопиться все оформить. Официально, — сказала Мария.

— Это кто же будет усыновлять? — прорычал огрызающийся пес.

— Я, Петя, я.

— Ага, — прорычал огрызающийся пес. — Она ко мне приехала, а ты усыновишь?

— Сердцем чую, что так надо. Мне без нее не жить.

— Жить не жить… Мне она самому нужна!.. У меня одни оглоеды… — прогавкал огрызающийся пес. — Я ее на фортепьяно буду учить, рисованию и физике по Хвольсону! Панфилов на гитаре обучит! Книжки ей подарю с рецептами — кухня таджикская, грузинская, Молоховец — советы молодым хозяйкам, последнее издание 18-го года — больше не издавали! У меня стихи Блока есть про любовь! Пушкин юбилейный 37-го года! Фотоаппарат куплю! В балет отдам!

— Петя… — сказала Мария. — Уймись, а?

А девочка смотрела в окно и смеялась. Видно, Непрядвин в ней хотел исцеление найти и продление своей тропы, когда писал письмо: «Зотов, сбереги Настю», — и это его посмертная истина и магия. И ясно, что оставалось делать, удочерять в приемыши, и не дать пропасть роду Непрядвиных, и вернуть к истокам их дороги. К великому Митусе… вы, князья, Всеславовы внуки, крамолами своими наводите поганых на землю русскую, и век человеческий прекращается… проклятие вам вовеки и мечами опозоренными рыть землю на могилы себе… А девочка смотрела в окно и смеялась.