– За счастливую пару, – говорит он.

– За счастливую пару, – отвечает Кимми, мы чокаемся и пьем. – Итак, Клэр, Генри сказал, что ты художница. А чем ты занимаешься?

– Бумагой. Скульптурами из бумаги.

– О! Покажешь как-нибудь, потому что я такого не представляю. Это как оригами?

– Нет, не совсем.

– Они как те немецкие художники, которых мы видели в Институте искусств,– вмешивается Генри. – Ну, Ансельм Кайфер. Большие, темные, пугающие скульптуры из бумаги.

– Зачем такой милой девушке заниматься такими ужасными вещами? – озадаченно спрашивает Кимми.

– Это искусство, Кимми, – смеется Генри. – К тому же это красиво.

– Я использую много цветов,– говорю я Кимми. – Если вы дадите мне сушеные розы, я прикреплю их на композицию, которой занимаюсь сейчас.

– Хорошо, – говорит она. – А над чем ты работаешь?

– Это огромная ворона из роз, волос и волокон лилейника.

– Ух ты. А почему ворона? Вороны предвещают неудачу.

– Разве? Мне кажется, они прекрасны. Мистер Детамбль поднимает одну бровь и на мгновение выглядит совершенно как Генри.

– У вас оригинальное представление о красоте, – говорит он.

Кимми поднимается и убирает наши пустые тарелки, приносит тарелку с зелеными бобами и пышущую жаром «жареную утку под розовым соусом с малиной и перцем». Просто волшебно. Я понимаю, где Генри научился готовить.

– Ну, как вам? – спрашивает Кимми.

– Великолепно, – отвечает мистер Детамбль, и я присоединяюсь к похвалам.

– Может, немного поменьше сахара? – спрашивает Генри.

– Да, думаю, так и надо, – отвечает Кимми.

– Ну просто на удивление нежно, – добавляет Генри, и Кимми улыбается.

Я протягиваю руку за бокалом вина. Мистер Детамбль кивает мне и говорит:

– Кольцо Аннеты тебе очень идет.

– Оно прекрасно. Спасибо, что позволили мне его носить.

– Это кольцо хранит много историй, так же как и свадебная лента, которая к нему прилагается. Кольцо было изготовлено в Париже в тысяча восемьсот двадцать третьем году для моей прапрапрабабушки Джоан. Оно приехало из Америки в тысяча девятьсот двадцатом с моей бабушкой Иветтой и лежало в ящике с тысяча девятьсот шестьдесят девятого, когда умерла Аннета. Приятно видеть, что оно наконец снова увидело свет.

Я смотрю на кольцо и думаю: «Оно было на маме Генри, когда она погибла». Бросаю взгляд на Генри, который, кажется, думает о том же, и на мистера Детамбля, который ест утку.

– Расскажите мне об Аннете, – прошу я мистера Детамбля.

Он откладывает вилку и ставит локти на стол, прикладывая ладони ко лбу. Смотрит на меня из-под ладоней.

– Ну, уверен, Генри тебе уже кое-что рассказал.

– Да, немного. Я выросла, слушая ее пластинки; мои родители – ее большие поклонники.

– А, – улыбается мистер Детамбль, – ну тогда ты знаешь, что у Аннеты был самый восхитительный голос… богатый и чистый, такой голос, такой диапазон… Она могла излить свою душу в голосе, и, слушая ее, я чувствовал, что состою не только из атомов… Она действительно слышала, понимала структуру и могла точно сказать, что именно в этом музыкальном произведении заставляет его звучать так… Она была очень эмоциональным человеком, моя Аннета. И она заражала этим других. После того как она умерла, я не думал, что смогу снова чувствовать что-либо.

Он останавливается. Я не могу смотреть на него, перевожу взгляд на Генри. А он смотрит на отца с такой непередаваемой грустью, что я опускаю глаза.

– Но вы спросили об Аннете, а не обо мне, – продолжает мистер Детамбль. – Она была доброй и великолепной художницей; такое сочетание встретишь нечасто. Аннета делала людей счастливыми; и сама была счастлива. Она любила жизнь. Я только два раза видел, как она плачет: первый раз, когда я подарил ей это кольцо, и второй – когда родился Генри.

Опять пауза. Наконец я говорю:

– Вам очень повезло.

Он улыбается, все еще закрыв руками лицо.

– Ну, и да и нет. Сначала у нас было все, о чем только можно мечтать, и потом в одно мгновение ее разметало по той магистрали.

Генри морщится.

– Но разве вы не думаете, – настаиваю я, – что лучше недолго быть невероятно счастливым, даже если потом это теряешь, чем жить долго и не испытать подобного?

Мистер Детамбль молчит. Убирает руки от лица и смотрит на меня: