Историческое исследование известного русского историка посвящено Февральской Революции. Блестящая работа с источниками и бесценная возможность общаться с участниками исторических событий делают книгу интересной как для профессиональных историков, так и для любителей.
Текст в старой орфографии по парижскому изданию 1961 года
OCR boomzoomer 2007-2008 г.
Предисловіе П. Мельгуновой.
Работа С.П. Мельгунова "Мартовскіе дни "полностью выходит нын впервые. Законченная в годы послдней міровой войны, книга эта была проредактирована самим автором. Только часть ея появилась в тетрадях "Возрожденія" (1950-1954 г.)
Книга печатается по старой орфографіи, так как вышедшія раньше в издательств "'Возрожденіе" послдующія части тетралогіи были напечатаны по старой орфографіи.
П. Мельгунова.
1961 г.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
РШАЮЩАЯ НОЧЬ[1]
Днем 2-го марта, на перманентном митинг в Екатерининском зал Таврическаго дворца лидер думскаго прогрессивнаго блока и идейный руководитель образовавшагося 27-го февраля Временнаго Комитета членов Гос. Думы, Милюков сказал: "старый деспот, доведшій Россію до полной разрухи, добровольно откажется от престола или будет низложен". Почти в тот же час в Псков, под давленіем верховнаго командованія в Ставк, "старый деспот" подписал своё отреченіе от престола, окончательно оформленное вечером того же дня в момент прізда "думской" делегаціи в лиц Гучкова и Шульгина. Таким образом отреченіе Государя "формально" не было "вынужденным" — устанавливает в своих воспоминаніях Набоков, выдающійся русскій юрист, которому суждено было сдлаться первым управляющим длами революціоннаго Временнаго Правительства.
Насколько, однако, формальная юридическая сторона соотвтствовала реальной обстановк, создавшейся в Петербург и являвшейся ршающим фактором в ход революціи? Это совсм не праздный вопрос, ибо отвт на него опредляет собою дв совершенно отличныя друг от друга психологіи в круг лиц, объединившихся около Временнаго Комитета Г. Д. и одновременно появившагося на ряду с ним Совта Р. и С. Д., т. е. тх учрежденій, которыя обстоятельства поставили в т дни как бы "во глав" политической жизни страны. Для одних Николай II добровольно отрекся от престола, для других он был низложен — его отреченіе было "вынуждено", и добровольный отказ от власти, затушеванный в сознаніи современников, означал лишь то, что Император фактически не был свергнут насильственным путем, т. е. революціонным актом возставшаго народа. Формально добровольное отреченіе неизбжно накладывало извстныя моральныя обязательства на тх, кто стремился добиться этого отреченія и кто его принял; такого моральнаго обязательства могли не ощущать т, кто не принимал участія в реализаціи плана сохраненія династіи путем устраненія лично дискредитированнаго монарха: для них исходным пунктом мог быть только вопрос о цлесообразности — так, как он представлялся тогда в пониманіи дйствовавших лиц.
Для того, чтобы уяснить себ роковыя противорчія, которыя выявились в первые дни революціи в силу недостаточно продуманных и ad hoc осуществленных политических замыслов, необходимо проанализировать всю сложную и запутанную обстановку того времени. Никто как-то не отдавал себ яснаго отчета в этих противорчіях тогда, когда закладывался фундамент строительства новой Россіи.
Нам нт необходимости в хронологической послдовательности воспроизводить событія первых февральско-мартовских дней, что сдлано уже с достаточной полнотой и отчетливостью в "Хроник февральской революціи", составленной Заславским и Канюровичем (1924 г.) и в работ ген. Мартынова[2] "Царская армія в февральском переворот" (1927 г.) К этим фактам мы будем обращаться лишь попутно, комментируя то или иное создавшееся положеніе. Прежде всего попытаемся возстановить картину отвтственных переговоров, которые в ночь с 1-го на 2-е марта происходили между Временным Комитетом Гос. Д. — "цензовой" общественностью по тогдашней терминологіи, и делегатами Исп. Ком. Совта, заявившаго "претензію" представлять демократію[3]. Эта была поистин ршающая ночь, и здсь завязался узел послдующей трагедіи русской революціи. Между тм возстановить боле или мене точно то, что происходило в указанную ночь, историку очень трудно. В нашем распоряженіи нт почти никаких документальных данных. В суматох первых дней и ночей никто никаких протоколов не вел: отсутствует и газетный репортаж, подчас замняющій своим суррогатом протокольную запись — в "Извстіях", которыя издавал Комитет думских журналистов, нельзя отыскать никаких намеков на суть переговоров. Остаются воспоминанія, т. е. показанія современников, которыя должны помочь историку в данном случа не только в "оцнк подробностей" (Маклаков), но и в установк первооснов. Значеніе этого субъективнаго самаго по себ источника познанія прошлаго в данном случа безконечно преуменьшается не только привнесеніем послдующих настроеній, весьма отличных от подлинных авторских настроеній первых дней революціи, но и тм, что пелена тумана безсознательно для мемуариста застилает его память о том, что происходило в безсонныя ночи и сумбурные февральскіе и мартовскіе дни.
Нсколько мемуаристов уже коснулись исторической ночи с 1-го на 2-е марта. Казалось, можно было положиться на текст Милюкова, так как первый том его "Исторіи", приближающейся к воспоминаніям, написан был в Кіев в 18-ом году в період политическаго полубездлія автора. Память мемуариста не застлана была еще его позднйшей политической эволюціей, и, таким образом, ему нетрудно было по сравнительно свжим впечатлніям воспроизвести исторію переговоров между членами Думы и совтскими делегатами, в которых автор принимал самое непосредственное участіе — тм боле, что в показаніях перед Чрезвычайной Сл. Комиссіей (7 августа 17 г.) Милюков засвидтельствовал, что им были проредактированы и исправлены "неточности", имющіяся в готовившейся Временным Комитетом Г. Д. к изданію книг, гд было дано "точное описаніе день за днем, как происходило". (Я никогда не видл этой книги и нигд не встрчал ссылок на нее — надо думать, что она в дйствительности не была издана). И, тм не мене, суммарное изложеніе Милюкова с большими фактическими ошибками не дает нужных отвтов...
Имются и воспоминанія Керенскаго, но только во французском изданіи его "Революціи 17 г.". Вншне мемуарист хочет быть очень точным. Им указываются даже часы отвтственных ршеній в эти дни. Но это только вншняя точность, ибо даты безнадежно спутаны (выпустив книгу в 28 году, автор, слдуя установившимся плохим традиціям многих мемуаристов, не потрудился навести соотвтствующія справки и повствует исключительно по памяти). Память Керенскаго так же сумбурна, как сумбурны сами событія, в которых ему пришлось играть активнйшую роль, когда он падал в обморок от напряженія и усталости и когда, по его собственным словам, он дйствовал как бы в туман и руководствовался больше инстинктом, нежели разумом. При таких условіях не могла получиться фотографія того, что было в 17 г. (на это Керенскій претендовал в своих парижских докладах). Нт ничего удивительнаго, что тогда у него не было ни времени, ни возможности вдумываться в происходившія событія. В воспоминаніях он пытается объяснить свое равнодушіе к программным вопросам тм, что никакія программы не могли измнить ход событій, что академическіе споры не представляли никакого интереса, и что в силу этого "Он не принимал в них участія... Поэтому все самое существенное прошло мимо сознанія мемуариста, самоутшающагося тм, что событія не могли идти другим путем, и даже издвающагося над несчастными смертными (« Pauvres ^etres humains »), которые думают по иному.
Еще меньше можно извлечь из воспоминаній Шульгина "Дни", которым повезло в литератур, и на которыя так часто ссылаются. Воспоминанія Шульгина — "живая фотографія тх бурных дней" (отзыв Тхоржевскаго) — надо отнести к числу полу-беллетристических произведеній, не могущих служить канвой для историческаго повствованія: вымысел от дйствительности не всегда у него можно отдлить, к тому же такого вымысла, сознательнаго и безсознательнаго, слишком много — автор сам признается, что впечатлнія от пережитого смшались у него в какую-то "кошмарную кашу". Воспоминанія Шульгина могли бы служить для характеристики психологических переживаній момента, если бы только на них не сказывалась так опредленно дата — 1925 год. Тенденціозность автора просачивается через вс поры[4].
Боле надежными являются "Записки о революціи" Суханова, гд наиболе подробно и в хронологической послдовательности изложены перипетіи, связанныя с переговорами в ночь на 2-ое марта. Большая точность изложенія объясняется не только свойствами мемуариста, игравшаго первенствующую роль со стороны Исп. Ком. в переговорах, но и тм, что еще 23 марта ему было поручено Исп. Ком. составить очерк переговоров. Суханов порученія не выполнил, но, очевидно, подобрал предварительно соотвтствующій матеріал: поэтому он так отчетливо запомнил "все" до пятаго дня — это была "сплошная цпь воспоминаній, когда в голов запечатлвался чуть ли не каждый час незабвенных дней". И совершенно неизбжно в основу разсказа надо положить изложеніе Суханова, хотя и слишком очевидно, что иногда автор теоретическія обоснованія подводит post factum и себ приписывает боле дйственную, провидящую роль, нежели она была в дйствительности.