Он замолчал и несколько мгновений разглядывал ее. Должно быть, то, что он увидел, его успокоило, и он спросил:

— Как ваш батюшка?

Она поникла головой.

— Погиб во время обстрела.

— Соболезную, — просто сказал Шон и повернулся к Джону Пирсу. — Отведите мисс де Тири в мои помещения. — Потом обратился к ней: — Я приду через пять минут.

Комната генерала выходила прямо в главный обеденный зал, так что Шон мог лежать на койке при открытой двери и видеть все, что происходит в оперативном штабе. В комнате почти не было мебели, только койка и стол с двумя стульями, а в ногах койки рундук.

— Пожалуйста, садитесь, мадмуазель.

Джон Пирс предложил ей один из стульев. Ожидая генерала, Сантэн принялась разглядывать маленькую комнату.

Единственный интерес в ней представлял стол. На столе стояла рамка из двух поворачивающихся половин. В одной половине — снимок величественной пожилой женщины, когда-то смуглой еврейской красавицы. Внизу была надпись: «Благополучно возвращайся к своей любящей жене Руфи». Во второй половине — снимок девушки, примерно ровесницы Сантэн. Сходство с пожилой женщиной было очевидно, это могли быть только мать и дочь, но красоту девушки портило выражение капризности, избалованности; красивый рот — но собственническое, жесткое выражение. Сантэн решила, что девушка ей совсем не нравится.

— Мои жена и дочь, — сказал от двери Шон Кортни. Он надел китель и, входя, застегивал его.

— Вы ели? — спросил он, усаживаясь в кресло напротив Сантэн.

— Да, спасибо.

Сантэн встала, взяла со стола серебряную коробочку восковых спичек, зажгла одну и поднесла ему, чтобы он прикурил «гавану». Шон удивился, потом наклонился и затянулся, раскуривая сигару, снова откинулся на спинку кресла и сказал:

— Моя дочь, Буря, делает это для меня.

Сантэн задула спичку, снова села и спокойно ждала, пока он насладится первыми затяжками ароматного дыма. Он постарел с их последней встречи, а может, просто очень устал, подумала она.

— Давно вы не спали? — спросила она, и генерал улыбнулся.

И неожиданно словно помолодел на тридцать лет.

— Вы говорите точно как моя жена.

— Она очень красива.

— Да, — Шон кивнул и посмотрел на фотографию. — Вы все потеряли, — сказал он.

— Шато, дом и отца.

Она старалась говорить спокойно, не выдавая своего горя.

— У вас, конечно, есть и другие родственники.

— Конечно, — согласилась она. — Дядя в Лионе и две тетки в Париже.

— Я устрою вам отъезд в Лион.

— Нет.

— Почему?

Неожиданный отказ удивил его.

— Я не хочу ни в Лион, ни в Париж. Я хочу в Африку.

— В Африку? — Он был ошеломлен. — В Африку? Милосердный Боже, почему в Африку?

— Потому что я обещала Мишелю, мы обещали друг другу поехать в Африку.

— Но, моя дорогая…

Он опустил глаза и принялся разглядывать сигарный пепел. Сантэн видела, какую боль причинило генералу упоминание о Майкле, и, посмотрев на него какое-то время, проговорила:

— Вы хотели сказать: «Но Майкл мертв».

Он кивнул.

— Да.

Он произнес это почти шепотом.

— Я обещала Мишелю кое-что еще, генерал. Я сказала ему, что его сын родится в Африке.

Шон медленно поднял голову и посмотрел на нее.

— Сын Майкла?

— Да, его сын.

— Вы носите сына Майкла?

— Да.

Множество глупых, самых приземленных вопросов просились на уста: вы уверены? Как вы можете быть уверены? Откуда мне знать, что это ребенок Майкла? Но он подавил желание их задать. Ему требовалось время, чтобы обдумать этот невероятный поворот судьбы.

— Прошу прощения.

Он встал и, хромая, вышел в оперативный зал.

— Установили связь с третьим батальоном? — спросил он у офицеров.

— Установили на минуту, потом снова потеряли. Они готовы контратаковать, сэр, но им нужна поддержка артиллерии.

— Свяжитесь с артиллеристами, черт их дери, и продолжайте пробиваться к Кейтнессу. — Он повернулся к другой группе штабных офицеров. — Роджер, что с первым?

— Никаких перемен, сэр. Они отбили две немецкие атаки, но вражеские пушки не дают им роздыху. Полковник Стивенс считает, что они смогут удержаться.

— Отлично, — хмыкнул Шон.

Все равно что горстями глины затыкать дыры в дамбе, сдерживающей напор океана, но каким-то чудом им это удается, и каждый час все больше притупляет острие немецкой атаки.

Все решат пушки — если мы сумеем достаточно быстро доставить их.

— Что главная дорога?

— Похоже, заторов меньше, движение ускоряется, сэр.

Если до утра удастся перебросить в прорыв восьмидесятимиллиметровые пушки, враг дорого заплатит за свой успех. Он окажется в «мешке», и артиллерия будет молотить его с трех сторон.