— Ладно, не плачь.

У меня есть знакомые женщины, которых интересуют именно такие «нераскрытые бутончики». Хотя я подозреваю, что девочка, сидящая передо мной, уже имеет немалый сексуальный опыт.

— Вот тебе номер телефона, — я показал ей записку, — запомни и верни мне бумажку. Позвонишь и скажешь, что от меня. Там тебя примут.

— Спасибо, — благодарит девочка и морщит лоб.

Я понимаю. Ей трудно запомнить даже номер телефона. У нее нет таких аристократических кровей, как у меня. У нее вообще вместо крови неизвестно какая гадость. Она ведь дочь неизвестного отца и матери-инвалида. И, соответственно, там другие гены, другая наследственность. Ей трудно запомнить семь цифр. Она хлопает глазами и изо всех сил старается запечатлеть в мозгу этот номер.

— Возьми бумажку, — говорю я ей, видя как она мучается, — отдашь в квартире, куда приедешь. Там тебе все объяснят.

Ее подругу я посылаю в другое место. Той уже исполнилось шестнадцать, есть паспорт. Если немного поработать с этой девочкой, из нее может получиться пикантная особа. Если, конечно, у нее окажется хоть капля здравого смысла. Именно поэтому я так ценю Валентину. На сто моих девочек попадаются одна или две интеллектуалки. Остальные — безнадежные дуры.

Впрочем, я люблю их всех. Люблю по-своему. Это даже не жалость, это нечто другое. Я их понимаю. Я понимаю их проблемы, их сомнения. Никогда в жизни я не позволю себе обидеть кого-то из них, если они этого не заслужили. Я стараюсь заботиться о них, чтобы они не болели, не ходили к коновалам-врачам, чтобы хоть изредка чувствовали себя счастливыми.

Есть такие, которые понимают и ценят мою заботу. А есть другие, которые ничего не понимают и ничего не ценят. Вот таких я наказываю. Наказываю так, чтобы другие поняли: поблажек не будет. Или ты работаешь, или убираешься вон. А если ты провинилась, если, не дай Бог, выясняется, что ты еще и обманываешь своего сутенера… Иногда трупы девочек находят в самых разных местах, других «сажают на иглу», третьих просто выгоняют. Способы наказания различны, все решает сутенер.

Девочки уехали, а я вышел в приемную к Раечке, которая говорила с кем-то по телефону. Здесь обычно находятся Раечка и один из наших охранников. Сегодня дежурил Митя. Спокойный, несколько заторможенный бугай, здоровый как бык. Увидев меня, он поднимается со стула.

— Сиди, — разрешаю я ему.

Из приемной можно пройти в четыре кабинета: мой, Югансона, Никитина и Дамкаева. В общем, у нас «солидная контора», в которую не стыдно прийти любому «клиенту».

Раечка, увидев меня, сразу закончила разговор. Кажется, она тайно влюблена в меня, но, слава Богу, у нас очень хорошие, дружеские отношения. Иначе на работе нельзя. Тогда это не работа, а бардак. Начальники, которые спят со своими секретаршами, напоминают мне людей, которые держат собственных жен на производстве. Это примерно одно и то же. Вместо исполнительного помощника вы получаете ревнивую стерву, которая следит за каждым вашим шагом. То есть вы как бы сажаете свою жену на телефон, по которому должны говорить с другими женщинами. Мало того что это глупо, это еще и нерационально.

— Вам звонили, — заглядывая в свой блокнот, Раечка ровным голосом перечисляет звонивших.

— Очень хорошо. Это все? — я усаживаясь на стул рядом с Митей.

— Еще звонили от Славика, — улыбаясь, сообщает мне Раечка. — Хотели уточнить, где именно мы находимся.

— От какого Славика? — я сразу почувствовал неладное: Славик прекрасно знает, где именно мы сидим.

— Сказали, что от вашего знакомого…

Я достаю мобильный телефон и набираю номер Славика. Странно, телефон отключен. Славик никогда не отключает его, даже ночью. Очень странно, что кто-то звонил от его имени… Такого не было никогда. Такого просто не может быть!

Но телефон Славика по-прежнему не отвечает. Я убираю свой мобильник. Не представляю, что могло случиться. В тот момент я и не подозревал, что мои неприятности уже начались. И вдруг я получаю последнее светлое сообщение. Мой телефон звонит, и по номеру, высветившемуся на нем, я понимаю, что это Никитин.

— Я тебя слышу, — быстро говорю я Семену.

— Он согласен, — сообщает мне Никитин радостную новость, — договорились, что они сразу получат наличными десять тысяч долларов, и тогда он пойдет в клуб со своей женой. Но только один раз.

— Скажи, что один, — я опускаю руку. Почему-то мне невесело. Ведь я должен быть доволен: провернул такую сложную операцию. Но внутри меня пустота. Человеческая низость и беспринципность меня всегда пугают. Я сам служу Злу и удивляюсь, как часто Зло торжествует. Если бы Андриан отказался, если бы он попытался набить морду Семену, я бы его уважал. Впрочем, какой, к черту, отказ, если он спит с другой женщиной? Если живет с женой, которая встречалась с другим мужчиной, и считает это нормальным… Разве может такой человек отказаться? Тем более от огромной суммы денег и возможности пожить где-нибудь на Карибах? Конечно, получив десять тысяч, он не успокоится, но больше он ничего не получит. Больше я просто не смогу выжать из нашего Дипломата. У меня и так получились большие накладные расходы. Двадцать пять тысяч долларов заплатит нам Дипломат, но из них больше половины уйдет. Но в данном случае я получил некое удовлетворение от проведенной операции, в результате которой крепкая на вид семья оказалось гнилой внутри.

И вот что я вам скажу, перефразируя Толстого. Счастливых семей почти не бывает. Или встречается одна на тысячу, а может, и того меньше. А все остальные… Они только на вид счастливые, а внутри гнилые. Все гнилые семьи похожи друг на друга. Просто их счастье, что они не встретились с таким персонифицированным Злом, как ваш покорный слуга.

И все-таки интересно: кто звонил от Славика?

Они ворвались в его квартиру, как только он открыл дверь. Собственно, сначала на пороге стоял один человек, невысокого роста, худой, с вытянутым лицом и запавшими печальными глазами. Он сообщил, что пришел проверять газ, и Славик спокойно открыл ему дверь. Что мог сделать этот тщедушный тип с хозяином дома, который был выше ростом и вдвое тяжелее его? Но неожиданно оказалось, что за дверью было еще двое. Дверь стремительно распахнулась, и Славик оказался на полу.