Он уехал в город, а мы с Кирой остались вдвоем. Интересно, что до сегодняшних событий я толком не знал Киру. Я с некоторым любопытством смотрел на нее. Сегодня утром она спасла мне жизнь. Если бы она не крикнула… Наверно, сейчас мой труп лежал бы в морге и какой-нибудь патологоанатом мрачно и равнодушно резал бы меня. Кира включила чайник, а затем принесла мне чай, словно вспоминая как рано утром я обошелся с ней. Честное слово, я покраснел! Мне казалось, что я уже разучился краснеть. Или это кровь ударила мне в голову?

— Ты меня извини, — выдавил я, взглянув на Киру, — я тебя обижать не хотел. Просто ты завелась, а у меня характер такой… Да и потом тебя нужно было вывести из состояния шока.

— Вогнав в другой шок, — улыбнулась она, — я все понимаю. Хотя мне говорили, что вы никогда не бьете своих девочек.

— Правильно говорили, — кивнул я. — Зачем бить? Перевоспитывать я не умею и не хочу. Если кто-то хочет делать по-своему, пусть делает. Таким я разрешаю работать самостоятельно и умирать в одиночку.

Кира поежилась от моих слов. Потом села напротив меня и вдруг тихо спросила:

— Петр Аристархович, а какое у вас образование?

— Институт искусств закончил. А почему ты спрашиваешь?

— Книг у вас дома много было, поэтому и спрашиваю. Интересно.

— Ничего интересного, — нахмурился я, — и мое образование тут ни при чем. Я ведь тоже не москвич, приехал из Баку. В первые месяцы вообще жилья не имел. Мыкался по знакомым.

— Из Баку? — оживилась она. — Мне мама рассказывала про этот город. Она когда-то там была вместе с моим отцом.

— А где твой отец? Что с ним случилось?

— Он погиб. Был военным летчиком и погиб в Афганистане. Мы за него пенсию получали. А мама тяжело заболела. Я тогда совсем маленькой была. Мне только пять лет было. И отца я плохо помню.

— Вот тебе наше любимое государство, — зло сказал я, — если бы ты жила в другое время, то сейчас бы тебя приняли в институт без экзаменов как дочь героя. Вместо этого ты стала проституткой, чтобы зарабатывать себе на хлеб.

— Да, — Кира изменилась в лице, она все еще тяжело реагировала на это слово, — но я думаю, это ненадолго, — с вызовом продолжила она, — вот немного заработаю денег и уйду от вас навсегда. Снова будут поступать в театральный.

— Хочешь, я тебе скажу правду? — спросил я, пристально глядя на нее, и, не дожидаясь ответа, сказал: — Ничего у тебя не выйдет. За свою жизнь я повидал тысячи женщин. И почти все говорили, как и ты. «Вот заработаю немного денег и брошу». Ничего не выйдет. Это я тебе как профессионал говорю. И денег ты никогда много не заработаешь. И нас не бросишь. Просто с годами цена на твое тело будет падать, и ты будешь согласна на любые деньги, лишь бы тебе дали работу. А еще через несколько лет начнешь продавать свои вещи или сдашь купленную квартиру, если она у тебя будет. И в сорок лет заметишь, что превратилась в никому не нужную старуху. Сказки про принцев и золушек в наше время уже никто не рассказывает.

— Зачем вы так, — отвернулась она, чтобы скрыть неожиданно выступившие слезы.

— Зато честно, — сказал я, — мне ведь уже сорок, Кира, и я немного знаю, что такое жизнь. У нас в Баку слово «сутенер» было самым страшным ругательством для мужчины. И если бы кто-нибудь сказал мне, бакинскому мальчишке, что я стану сутенером, я бы убил этого человека. Просто бы убил. А сейчас я сутенер и принимаю это как данность.

— Не нужно об этом говорить, — попросила она, — вам ведь больно, — она удивительно тонко почувствовала мое состояние.

— Больно, — я резко поднялся, — иди за мной.

Мы вышли из дома, и я повел ее к тому месту, где вчера закопали Алексея.

— Из родственников у меня был только один человек: мой двоюродный племянник Алексей. Больше у меня никого не было в Москве. Мать прислала его ко мне и попросила присмотреть.

Кира молчала. Она словно чувствовала, что именно я ей сейчас скажу, и молчала.

— Вот я и присмотрел, — горько произнес я, — его убили вчера в той самой квартире, откуда мы с тобой приехали. И перед тем как застрелить, убийца наступил ему на руку своей маленькой ногой. Это был тот самый мерзавец, который сегодня стрелял в Валентину.

Кира молчала. Смотрела на землю и молчала. Вообще-то мне нравилось ее тяжелое молчание. Она, видимо, была сильным человеком. Не люблю, когда бабы истерически плачут. В этом всегда есть что-то театральное плюс шизофрения.

Мы вернулись в дом. Я выпил остывший чай. Она сидела напротив меня и задумчиво водила пальцем по столу.

— Вы кого-нибудь любили? — вдруг спросила она, взглянув на меня.

— Ты думаешь, я не могу полюбить?

— Не знаю. Мне кажется, нет. Вы немного циник и, как все циники, любите только себя.