– Ну, Алексей свет Дмитриевич, ничего от тебя не скроешь, – развел руками Витте.

– Вот что значит молодежь! Куда нам, старикам…

Князь фыркнул. Он был всего на шесть лет младше Витте и уже разменял шестой десяток, но для Витте все равно оставался молодым.

– Ладно, ладно, не сердись, – развел руками граф. – В общем, Алексей, пока ехал я из Америки домой, думы думал разные. И, как ни крути, выходит так, что нельзя жить по-прежнему. Ушло прежнее время, ушло окончательно. Если двадцать или даже десять лет назад можно было жить по старинке, с просвещенным абсолютным монархом, то сейчас уже нет. Новый век наступил, век науки и техники, коммерции и предпринимательства. Видел бы ты Североамериканские Штаты! Новые заводы, фабрики, даже города растут как грибы там, где раньше только голые степи простирались. Биржи в расцвете – мясо, зерно, ценные бумаги. Вот это – будущее!

– То-то ты в Америке перед газетчиками стелился, – с холодком в голосе заметил Оболенский, разглядывая ногти. – Дошли тут до нас некоторые номера…

– Надо же было мне погладить их по шерстке, – фыркнул граф. – Мне эту кость собакам бросить было не сложно, а выгода ощутимая вышла. Пусть их радуются от счастья, что русский политик похвалил. Нет, не идеал нам Америка, но учитель знатный. Пора давать купцам да заводчикам права, ох, пора. Силу они давно себе забрали, деньги теперь у них, а не у дворян, а сила – она нынче в деньгах, а еще в фабриках и мануфактурах. А коли станем думать, как раньше, что черные людишки, пусть и с деньгами, нам и в подметки не годятся, плохо все это кончится. Знаешь, как дрожжи тесто в бадье изнутри распирают? Вот наши собственные фабриканты и есть те дрожжи. Не снимем гнёт с крышки доброй волей, сами выдавят. А снимем – и стране выгода будет, и мы с тобой в убытке не останемся.

Князь перестал ходить по комнате, отодвинул стул и сел за круглый стол напротив министра.

– Это я уже слышал, – сухо сказал он. – Много раз слышал, еще с тех времен, когда ты рубль золотом укреплял. Но ты ведь что-то новенькое замыслил, верно?

– Верно, – согласился граф. – Вот, посмотри, – он выдвинул ящик стола и достал несколько мелко исписанных листов бумаги. – Почитай-ка. Это проект доклада. В ближайшее время я собираюсь передать его государю.

Князь принял лист и углубился в чтение. Наконец он поднял голову и в упор взглянул на собеседника.

– Да уж, а ты не шутишь, – медленно произнес он. – Думаешь, твоей новой силы хватит, чтобы продавить это дело?

– Не знаю, – Витте снова развел руками. – Один, наверное, и не сумею. А вот с чужой помощью… с твоей, например, почему бы и нет?

Князь пожевал губами и еще раз пробежал документ глазами.

– Нет, – сказал он наконец, – в таком виде не продавить. Слишком радикально.

Править надо.

– Так затем я тебя сюда и позвал, – неожиданно легко согласился граф. – Я несколько месяцев в России отсутствовал, обстановку уже не чувствую. Вот и будем править потихоньку. Через две недели у меня назначена аудиенция с государем по вопросам внутренней политики, на ней и подсунем бумажку. И все усилия приложим, чтобы государь согласился подписать. На всякий случай надо несколько вариантов сделать. Ну как, станешь помогать?

– Ты же меня знаешь, – вздохнул Оболенский. – Конечно, стану. Возьму с собой, завтра перечитаю на свежую голову. Только вот, ради бога, про конституцию убери.

Сам знаешь, государя от одного этого слова трясти начинает. Щелкоперам про нее сколько угодно можешь намекать многозначительно, но при императоре – ни-ни.

– Вот и хорошо, – одобрил Витте. – Вот и славно. Ну, ладно, что мы все о делах да о делах… – Он нажал кнопку, и в приемной тренькнул звонок. Несколько секунд спустя дверь кабинета распахнулась, и лакей внес поднос с бутылкой вина и парой бокалов. На тарелках лежали закуски. – Расскажи, что ли, поподробнее, что тут без меня творилось.

Паровоз Олег уже видел. Огромная черная махина, в клубах пара и дыма ползущая по рельсам, произвела на него такое же неизгладимое впечатление, какое произвело чучело мамонта, большое, волосатое, сильное и безнадежно древнее. Ощущение такое же неизгладимое, как возвышающаяся перед ним установка из баллонов, труб, манометров и прочей скобяной галиматьи, окружающей небольшую – относительно, конечно – чугунную камеру с крохотным мутным окошком с толстым, в три или четыре пальца, куском настоящего горного хрусталя. Внутри установки что-то слабо шипело и тихо потрескивало. Сочившийся сквозь узкие оконца полуподвала хмурый свет московского осеннего полудня уюта помещению не добавлял.

– Да, впечатляет, – Олег уважительно пощелкал ногтем по дверце камеры. – Собрать этакую хреновину менее чем за месяц… Преклоняюсь перед вашими талантами, Евгений Ильич.

– Да пустое, – небрежно отмахнулся Вагранов. – Благодаря найденным вами деньгам нанять пару-тройку лишних студентов проблем не составило. Что бы мы делали без такого председателя товарищества, как вы?

– А? – поразился Олег. Он уже успел благополучно забыть о том, что товарищество на паях "Новые полимеры" полагает его своим председателем. – Ах, да… Нет, боюсь вы меня переоцениваете. Вы свой вклад в выбивание денег внесли не меньше моего. Мне просто повезло стать катализатором определенных процессов. Кстати, о катализаторах. Вы все-таки умудрились раздобыть триоксид хрома, как я понимаю?

– А то! – доцент усмехнулся, и его непривычная хмурость на мгновение куда-то пропала. – Впрочем, это долгая история. Бархатов отличился… – Он внезапно осекся и подозрительно взглянул на Крупецкого. Филер, чью профессию скрывать от Вагранова Олег не стал, скромно переминался с ноги на ногу в уголке помещения.

На его лице даже в полумраке ясно читалась откровенная скука. Его, судя по всему, не интересовала ни экспериментальная установка по производству полиэтилена, ни даже перспективы, которые полиэтилен открывал перед промышленностью.