Невозмутимость собственного голоса доставляла ему удовольствие. Он говорил спокойнее, чем она.

– Если не заплатить, привидение не принадлежит тебе. Ты должен был заплатить. И ты заплатишь, за все заплатишь.

– Почему ты была уверена, что я куплю его?

– Я же послала тебе письмо по электронной почте. Анна рассказывала мне о твоей безумной коллекции… Ты грязный извращенец-оккультист. Я знала, ты не устоишь перед таким соблазном.

– Но костюм мог купить кто-нибудь другой. Там были другие предложения…

– Да не было никаких других предложений, я сама их писала. И никому, кроме тебя, костюм не продала бы. Как тебе понравилась твоя покупка? Ты доволен призраком? О, ты еще не знаешь, на что он способен. А тысячу баксов, что ты заплатил за привидение отчима, я потрачу на цветы для твоей могилы. Отличный будет венок.

«Можно уехать, – думал Джуд. – Можно просто уехать из дома. Оставить здесь и костюм, и мертвого старика. Да, свожу-ка я Джорджию в Лос-Анджелес. Брошу в чемодан немного одежды, а потом продам дом, и все. Дэнни все организует. Да, Дэнни может…»

Он, видимо, произнес это вслух, потому что Джессика Прайс незамедлительно выпалила:

– Давай, поезжай в ближайший мотель. Увидишь, что будет. Куда бы ты ни поехал, он последует за тобой. Где бы ты ни проснулся, он будет сидеть у твоей кровати.

– Значит, Анна жила у тебя, когда решила покончить с собой? – спросил Джуд. Все еще абсолютно спокойно. Все еще сохраняя полное самообладание.

Пауза. Разгневанная сестра переводила дыхание, сразу ответить она не могла. Где-то возле ее дома шумела поливальная установка, на улице кричали дети.

– Другого дома у нее не было, – выговорила Джессика. – Она впала в депрессию. У нее всегда имелись проблемы с психикой, но ты усугубил их. Она была слишком несчастна, чтобы выходить из дома, искать помощи, встречаться с людьми. Она возненавидела себя. Это из-за тебя она захотела умереть.

– А почему ты считаешь, что она умерла из-за меня? Тебе никогда не приходило в голову, что это ты довела ее до ручки? Если бы мне пришлось слушать тебя днями напролет, я бы тоже перерезал себе вены.

– Ты умрешь…– прошипела Джессика. Он перебил ее:

– Придумай что-нибудь новое. А пока ты соображаешь, подскажу тебе, над чем еще стоит поразмыслить. У меня тоже есть знакомые злые духи. Они ездят на «харлеях», живут в трейлерах, питаются метамфетамином, насилуют своих детей и стреляют в жен. Ты называешь их подонками. Я называю их фанами. Что скажешь, если я найду таких парней в твоем районе и попрошу их навестить тебя, а?

– Тебе никто не поможет, – проговорила Джессика сдавленным, дрожащим от ярости голосом. – Черная метка, что стоит на тебе, перейдет на каждого, кто займет твою сторону. Тебе не жить, как не жить тем, кто рядом с тобой. – Казалось, эту речь она выучила заранее. Может, так оно и было. – Люди покинут тебя, а иначе им придет конец вместе с тобой. Ты умрешь в одиночестве, слышишь меня? Ты умрешь один.

– Откуда такая уверенность? Если уж мне суждено умереть, я предпочел бы сделать это в компании, – сказал Джуд. – А если помочь мне никто не сумеет, я наведаюсь к тебе.

И он резко закончил разговор.

Джуд смотрел на черный телефон, зажатый в его руке так, что побелели костяшки, и слушал воинственный стук своего сердца.

– Босс, – выдохнул Дэнни. – Черт. Босс. – Он засмеялся жидким, хриплым, невеселым смехом.

– Что это было?

Джуд мысленно приказал руке отпустить телефон. Она не слушалась. Суставы заклинило намертво. Он слышал вопрос Дэнни, но слова прозвучали, как чужой голос за дверью, как часть разговора в другой комнате, не имеющего к нему, Джуду, никакого отношения.

Он постепенно осознавал, что Флорида мертва. Когда он услышал, что она покончила жизнь самоубийством, когда Джессика Прайс бросила это ему в лицо, он не воспринял ее слова всерьез, потому что не позволил себе поверить. Но долго закрывать глаза на такое было невозможно. Джуд чувствовал, как знание о смерти Анны проникает в него, отчего кровь тяжелеет, густеет и делается как будто чужой.

Джуд и представить себе не мог, что она может умереть, что кто-то, с кем он делил постель, сейчас лежит в земле. Ей было двадцать шесть, нет, должно быть, двадцать семь – в двадцать шесть она ушла от него. Когда он прогнал ее. Двадцать шесть лет, а вопросы задавала как четырехлетний ребенок. «Ты часто ездишь рыбачить на озеро Понтчартрейн? А какая собака лучше всех, что у тебя были? Как ты думаешь, что с нами случается после того, как мы умираем?» От таких вопросов любой способен сойти с ума.

Она боялась, что сходит с ума. У нее была депрессия. Не та модная депрессия, какую воображают у себя некоторые «готические» цыпочки, а настоящая, клиническая. Два последних месяца, что они провели вместе, она была совсем подавлена: не могла спать, плакала без причины, забывала одеться, часами сидела перед неработающим телевизором, снимала трубку, когда звонил телефон, но ничего не говорила – просто стояла с трубкой в руках, словно отключенная.

Но до того были летние дни в гараже, когда он переделывал свой «мустанг». По радио пел Джон Прайн[9], на солнце сладко благоухало сено, а дни заполнялись ленивыми бессмысленными вопросами Флориды – бесконечный допрос, то утомительный, то забавный, то эротичный. Было ее снежно-белое тело в татуировках, с костлявыми коленями и худыми бедрами бегуна на длинные дистанции. Ее дыхание щекотало его шею.