Гейвин взял в сарае уздечку, подошел к ближайшей площадке и издал долгий низкий свист. Великолепная черная кобыла, шкура которой отливала серебром, вскинула голову, посмотрела в его сторону и галопом понеслась на зов.

– Спокойно, Ипполита, – ласково проговорил Гейвин, похлопав лошадь по длинной белой полоске между глазами.

Кобыла наклонила голову ипринялась бить землю копытом.

– Ты назвал ее вчесть царицы амазонок? – спросила Персефона.

– Мне показалось, что она достойна ее громкого имени. Ты что-нибудь знаешь о лошадях?

Персефона знала ивидела больших исильных животных, от которых старалась держаться подальше. Случайный удар крупом мог свалить человека с ног, арезкий пинок копытом сулил гораздо большие неприятности. К тому же эти милые создания повсюду оставляли вонючие лепешки.

– Немного… – пробормотала она, глядя на кобылу, которая мрачно косила глазом.

– Ипполита – отличная лошадь. Я присутствовал при ее рождении ирастил ее.

Он продолжал гладить кобылу, которая тихо ржала и тыкалась внего мордой.

Персефона почувствовала легкий укол ревности. Замечательно! Мало того что у нее в душе кружится целый вихрь самых разных эмоций, так она еще позавидовала тупому животному!

– Нам надо ехать, – бросила она.

Гейвин кивнул ибыстро надел на Ипполиту уздечку. Кобыла спокойно вытерпела подобную процедуру.

– Она обучена для верховой езды, но предпочитает возить фаэтоны. – Гейвин вывел лошадь с площадки для выгула.

Радостное предвкушение, охватившее Персефону перед поездкой, слегка померкло. Она еще раз скептически взглянула на вороную кобылу, которая вознаградила ее за внимание взмахом хорошо расчесанного хвоста. Однако надо отдать Ипполите должное: как только Гейвин запряг ее в фаэтон, она повела себя спокойно ис достоинством. Персефона шагнула в плетеный кузов и с удивлением обнаружила, насколько он легок и хрупок. Ухватившись рукой за борт, она вымученно улыбнулась, когда Гейвин занял место впереди и поднял поводья.

Ипполита тронулась с места. Фаэтон слегка накренился, и Персефона вцепилась в борт сразу двумя руками. В следующее мгновение она допустила ошибку: посмотрела вниз и увидела, как земля, сливаясь в одно расплывчатое пятно, проносится мимо. Охнув, она подняла глаза и уставилась на горизонт.

Между тем фаэтон подпрыгнул на кочке и выкатил на дорогу, ведущую к северу.

– К-куда мы едем? – спросила Персефона, с трудом удерживая равновесие.

– В Заповедник, – ответил Гейвин, назвав место, о котором она слышала, но которое никогда не посещала. – Я вспомнил, что сегодня день подношений. Там соберутся сотни селян. Мы введем их в курс дела и отправим гонцов, которые оповестят все поселки.

Хороший план. Все, что от них требуется, – проехать двадцать миль до места назначения, не вылетев из фаэтона и не оставшись умирать на обочине.

– Нравится? – спросил Гейвин, оглянувшись через плечо.

Он стоял, широко расставив ноги, и держал поводья в мускулистых руках. Ветер задул его волосы назад, обнажив строгие линии лица и шеи. На губах его играла радостная улыбка.

– Конечно, – пробормотала Персефона и вскоре с удивлением обнаружила, что поездка и впрямь доставляет ей удовольствие.

То ли Ипполита немного сбавила ход, то ли она сама приноровилась к ритму фаэтона, но ей уже не хотелось мертвой хваткой сжимать борт кузова.

– Я думала, что фаэтоны прочнее, – обратилась она к широкой спине Гейвина – гладкой, загорелой и сильной.

– Они предназначены для быстрой езды, поэтому такие легкие.

– Понятно, – рассеянно бросила Персефона, борясь с желанием совсем отпустить борт и крепко обнять Гейвина.

Она сосредоточилась мыслями на том месте, куда они ехали. Заповедник, древняя оливковая роща в пригороде Илиуса, существовал несколько тысяч лет и увековечен влегендах. Говорили, что именно там разыгралась крупнейшая драма в жизни Акоры после первого катаклизма.

Одна из немногих выживших, молодая жрица по имени Лира, убежала туда с группой других женщин, восстав против власти мужчин, которые пришли на их разоренную родину в качестве завоевателей. Женщины отстаивали свою независимость, под страхом смерти отказываясь жить в подчинении.

В конце концов мужчины перестали гневаться и решили пойти на мировую. Так совершилось заключение древнего соглашения: воины управляют, а женщины прислуживают… но ни один мужчина не имеет права обидеть женщину.