Шрифт:
– Никто его, батюшку нашего Лександра Васильевича, не осилит, – задыхаясь от кашля, говорил старик, – сумлеваться нечего. И всякие горы пройдет и неприятеля побьет…
Разговор с дядькой всегда успокаивал Дениса. А вскоре и впрямь Москва узнала, что суворовские чудо-богатыри преодолели все преграды: Сен-Готард, Чертов мост, угрюмый и страшный Паникс.
Рассказывали, что Суворов мужественно делил с войсками все невзгоды. Он ехал верхом на казацкой лошади, в старом плаще, плохо укрывавшем от студеных горных ветров ослабленное лихорадкой тело. Обильные снегопады и густые туманы затрудняли движение. Над головой нависали скалы. Внизу зияли бездонные пропасти. Бесилась вьюга, заметая следы. Порой пробираться приходилось по узкой горной тропинке, где один неверный шаг – гибель.
– Ничего, мы русские, – ободрял войска полководец. – Где олень проходит, там и русский солдат пройдет…
Часть орудий пришлось уничтожить. Патроны кончились. Любимец Суворова, молодой генерал Багратион, раненный в левую ногу, прикрывал небольшим отрядом движение главных сил, отбивал наседавших французов штыковыми атаками.
Наконец беспримерный по героизму поход закончился. Войска соединились, стали на отдых.
– Орлы русские облетели орлов римских! – с гордостью воскликнул Суворов, объезжая поредевшие шеренги изнуренных, но бодрых духом солдат.
Денис чувствовал себя именинником. Ходил с гордо поднятой головой и сияющими глазами. Суворов снова удивил мир своей гениальностью! Непобедимый полководец жив, невредим, возвращается в Россию! Теперь, когда оставались считанные месяцы до поступления Дениса на военную службу, особенно ярко оживала в его памяти незабвенная встреча с Суворовым. «Я не умру, а он уже три сражения выиграет». Кто знает! Может быть, этому предсказанию суждено осуществиться? Старый дядька Филипп Михайлович по крайней мере не сомневался, да и отец как будто тоже. Денис был полон самых радужных надежд.
Время шло. Наступила зима. Весело пролетели святки. И вдруг поползли слухи, будто злопамятный император подготовляет великому полководцу новое заточение… Сначала слухам не поверили. Правительственная газета «Петербургские ведомости» чуть не каждый день сообщала о высочайшем внимании к полководцу. По приказанию Павла, недовольного союзниками, армия возвращалась домой. Всем участникам похода выданы награды. Суворову присвоено звание генералиссимуса российских войск. Петербург готовил торжественную встречу с пушечной пальбой и колокольным звоном. Однако к весне имя Суворова на страницах газет стало появляться все реже. А слухи росли и начали подтверждаться.
Суворов, совсем больной, ехал медленно, с длительными остановками. Силы уходили. Он чувствовал: конец его близок.
Узнав о присвоении звания генералиссимуса, Суворов только вздохнул и с грустью заметил:
– Велик чин! Он меня раздавит! Жить осталось недолго…
Состояние больного требовало полного покоя. Император избрал удобный момент, чтобы окончательно сразить ненавистного человека. Суворову было поставлено в вину, что он держал при себе дежурного генерала, а в войсках ввел «обыкновенный шаг, нимало не сходный с предписанным уставом». Высочайшие рескрипты, выражающие неудовольствие, были вручены больному в карете, недалеко от столицы. Неожиданная опала походила на предательский удар в спину. Возражать против смехотворных обвинений не имело смысла. Да не было уже и сил!
Суворова привезли в Петербург темной апрельской ночью. Торжественную встречу император отменил. Приезжать во дворец запретил. Адъютантов отобрал. Народ, стекавшийся к дому Хвостова на Крюковом канале, где остановился великий полководец, разгоняла полиция.
А Суворов не вставал уже с постели, метался в бреду, не узнавал окружающих. Разум его медленно угасал. 6 мая 1800 года Суворов скончался.
… Несмотря на то что «Петербургские ведомости» по распоряжению императора не сообщали ни о кончине, ни о дне похорон полководца, скорбная весть быстро облетела страну. В Москве повсюду наблюдалось скопление народа. Москвичи не скрывали своего негодования действами императора. Губернатор распорядился усилить полицейский надзор.
В церквах беспрерывно служили панихиды. Слышались рыдания. Многие военные и чиновники надели траур. Подробности о смерти и похоронах Суворова обсуждались в каждом доме, в каждой семье. Рассказывали, что император запретил придворным и гвардии участвовать в похоронах, но все население столицы вышло проводить полководца в последний путь. Гроб везли на катафалке с высоким балдахином. Когда похоронная процессия приблизилась к воротам Александро-Невской лавры, шествие остановилось. Опасались, что катафалк не пройдет в ворота, гроб нужно будет нести на руках.
– Не бойтесь, пройдет! Суворов везде проходил! – крикнул суворовский старый гренадер.
И в самом деле, катафалк в ворота прошел.
… Все эти события словно тяжелым камнем придавили Дениса. Слишком многое связывалось для него с именем Суворова! С детских лет волновало его это имя… потом произошла неизгладимая встреча… потом детское обожание полководца сменилось чувством глубокого преклонения перед его гениальностью… И вот Суворова не стало.
Сначала эта весть просто ошеломила. Горе было огромно, причиняло почти физическую боль. Но тяжесть утраты, вызвав крушение каких-то честолюбивых мечтаний, стала более ощутительной, когда появились мысли о том, что же будет дальше, без Суворова? Денис смутно догадывался о причинах резкого охлаждения императора к полководцу. Выработанная Суворовым военная система никак не походила на военную организацию Павла, создаваемую по прусским образцам. Суворов, конечно, никогда бы не согласился признать необходимость всех этих вахтпарадов и жестокой муштры, над чем ядовито всегда издевался. Смерть Суворова окончательно развязала руки Павлу. Отныне военная доблесть будет определяться не действиями на бранном поле в суворовском духе, а точным соблюдением правил маршировки, предписанных уставом. Глухая неприязнь к императору, давно бродившая в душе Дениса, продолжала расти… Военное поприще уже не казалось таким заманчивым, как раньше. Денис не собирался гарцевать на Царскосельском плацу перед сановной публикой в немецких мундирах. Он мечтал об ином.