А, неблагодарные они, эти двуногие.

Опять же, о собаках… (И тут: собака!)

Так вот, о сородичах по питомнику. Их, служебно-розыскных — на питомнике штук сорок. Точнее, голов. Сородичи все имеют профессию, специализацию: одни по следу за преступником идут, другие наркотики хорошо ищут, третьи, как она, Линда, на оружие и взрывчатку обучены. И, казалось бы, люди, тем более наставники их, собачек, коллеги хозяина, должны любить всех одинаково — Рекса, Тумана, Гарсона, Альфонса, её, Линду… Ан нет! Вот хозяин Альфонса — мощного ротвейлера, Рискин, отчего-то невзлюбил её — и пнет иной раз на выгуле, когда Олег не видит, и при удобном случае плюнет в вольер, в её миску с едой — ешь потом, собачья твоя душа! Или просто процедит вслед, сквозь зубы: «С-с-с-сука!»

Рискин ротвейлера своего, Альфонса, боготворит — лучше всех его на питомнике, считает. А Альфонс — угрюмый, злобный. Вислые уши, широкая, как у коня, грудь, но короткий, вислый зад. И глаза — наглые, жадные: так бы всех вас, сук, перепробовал, а потом загрыз. А его к ним не подпускают — порода не та. Полукровки, дескать, питомнику не нужны, а только чистая, элитная порода. Ибо, это собаки служебные, взращенные, выведенные в поколениях, такой их род должен быть и впредь. Это не какие-нибудь там бродячие бездомные псы, или смешные кудрявые болонки, или волосатые пупсики в штанишках с бантиком на шее. Таких на питомнике не держат. Псы здесь — спортсмены: охотники, розыскники. Разница с людьми только та, что, например, хозяин её, Линды, на двух ногах бегает, а она — на четырех, и нос её — за версту взрывчатку чует.

Порода-то, конечно, породой, но энергию тому же Гарсону и Альфонсу девать куда-то надо. Не круглые же сутки они с хозяевами на задании — большей частью взаперти сидят, в вольерах. А кобели, как-никак!

Рискину жалко своего Альфонса. Ротвейлеров, сук, на питомнике больше нет, породу продолжать не с кем. Больше овчарки, да вот она, Линда, лабрадор, да ещё вертлявый спаниель есть, Джой. И Джой знаки внимания ей, Линде, оказывает, но она — ноль внимания. На него и смотреть-то без смеха нельзя: уши до самой земли, он ими пол в вольере подметает.

А вот Рискин потихоньку, без посторонних глаз, приспосабливает Альфонса к овчаркам — Линда это сама не раз видела. И умела бы говорить… Рискин это чувствует и, наверное, поэтому пинает её, когда Олега, хозяина, нет рядом.

Нет, Альфонс, как и Гарсон, — лучшие собаки в их питомнике. Свое дело знают и выполняют его хорошо. Но Рискин хочет быть первым со своим Альфонсом, а Гарсон и Линда им мешают.

И-э-эх, люди! И чего уж вы так бьётесь за первенство?!

Прикрыв лапой глаза, позевав широко и смачно, Линда свернулась на прежнем месте, у койки хозяина. Трёп мужчин ей надоел — ну их, лучше поспать.

Линда спала и видела во сне Гарсона. Ах, какой он всё же красавец! Уши острые, торчком, взгляд ласковый, вежливый. А осанка какая! Совершенство! Почему она, Линда, не овчарка? Как бы она любила Гарсона, какие бы у них были замечательные, здоровые щенки!…

Была уже полночь, подвыпившие опера один за другим выключались из общего разговора, засыпали.

Спала и Линда, время от времени подёргивая лапами и сладко потягиваясь. Собачьи сны — тоже приятная вещь!

А в самый разгар глухой этой чеченской ночи рвануло вдруг за окном общежития, вздрогнули стекла, посыпались в комнату-класс, и опергруппа, все как один, вскочила со своих по-походному заправленных постелей.

Уже трезвонил полевой телефон на тумбочке капитана Смирнова, за дверями слышался топот множества ног, и чей-то молодой перепуганный голос крикнул:

— Чечены гранату кинули!… Стреляют!

Так, с выстрела гранатомета и ураганного автоматно-пулемётного огня, начался в Гудермесе многочасовой, памятный вологодским омоновцам, калининградскому СОБРу, бойцам внутренних войск, а также опергруппе капитана Смирнова, тяжелейший бой за город в целом и за территорию педучилища, где располагалась комендатура.

Потом, на допросах пленных и выявленных уголовным розыском участников нападения, удалось установить, что в город, под видом местных жителей, прибыли-просочились около шестисот дудаевцев — практически два отлично вооруженных батальона. Присутствие боевиков, конечно, чувствовалось — не дремала военная разведка, знал кое-что и уголовный розыск. И тем не менее, боевикам Рамзана Гадуева удалось заминировать здание городской администрации — восемнадцать килограммов тротила должны были взорваться в условленный день и час, взрыв этот послужил бы сигналом к началу операции по захвату Гудермеса боевиками. Но тротил, взрывные устройства, нашли саперы лейтенанта Бровковича, здание разминировали. В городе шли интенсивные поиски боевиков, дом'a подозреваемых подвергались тщательным обыскам, а боевики, в свою очередь, баламутили народ на митингах, носились по Гудермесу на машинах с зелёными знаменами и провокационными транспарантами, кричали с трибун «Аллах акбар!» и «Джохар акбар!» Приближались выборы в Государственную Думу России и выборы главы Чеченской республики. Дудаевцы с оружием в руках рвались к власти.

Практически без боя, на рассвете того памятного дня, они захватили районную больницу, завязали неравный бой с федералами за железнодорожный вокзал, а спустя каких-то полчаса были уже у каменного забора педучилища, у комендатуры.

Атаковать ОМОН и СОБР в лоб дудаевцы не стали: КПП, контрольно-пропускной пункт, был под защитой суточного наряда, мгновенный бросок на ворота не удался бы, а лезть через забор, на минные растяжки, — себе дороже. Но педучилище с его неприступным сейчас забором окружали пятиэтажные жилые дома, с их балконов и крыш здания училища были как на ладони, даже бинокль не требовался. Вот эти балконы и крыши боевики и выбрали, кое-где торчали автоматные стволы прямо из окон квартир. Огневые точки — лучше не придумаешь.