Шрифт:
– Да какая муха тебя укусила? – начал злиться Георгий. – Что случилось?
– Ничего. Уезжай. Уезжай поскорей! Отчим ждет.
– Нет, погоди… – медленно проговорил Георгий. – Я понял! Это из-за денег, да?
– Что – из-за денег?
– Ну, ты так разозлилась на меня. Ты была совершенно нормальная, пока мы не заговорили о деньгах. Ты не хотела о них говорить? Хотела скрыть? А теперь сказала – и тебе стало их жалко? Так? Я правильно понял?
– Ты спятил? – неловко выговорила Рита. – Я же сразу сказала, что они мне не нужны.
– Я тебе не верю. Ты стала другая, как только о них зашел разговор. Все дело в деньгах.
Рита сморщилась. У нее стало кисло во рту. Этот противный борщ… Зачем она его ела?
– Георгий, знаешь, я пойду лягу. Мне нехорошо. У меня в животе что-то… Я не могу больше говорить.
– Нет, погоди. Ты не прячься за свой живот, за ребенка! Мы должны выяснить раз и навсегда, что главное в наших отношениях, любовь или…
Он не договорил.
Рита опрометью ринулась из комнаты на кухню, споткнулась на пороге, упала на колени, громко охнув, но все же смогла подняться и добежать до мусорного ведра прежде, чем ее вырвало.
Давно ей не было так плохо. Она корчилась, испуская надсадные стоны, беспрестанно вытирала рот кухонным полотенцем. Но от него пахло гарью, жиром, и от запаха ее выворачивало все сильнее, а она никак не могла сообразить, что нужно всего лишь отбросить полотенце. Ломило согнутую спину, а уж как ломило живот!
Он сказал: не прячься за свой живот…
Наконец, извергнув из себя, показалось, не только содержимое желудка, но и сам желудок, Рита кое-как разогнулась. Краем глаза поймала в осколке зеркала, висевшем над умывальником, свое отражение: землистое лицо, заплывшие глаза, мокрые губы…
Закрыла лицо руками, но тотчас снова скорчилась – такая боль пронзила тело. Чудилось, все нутро отрывается, вырывается из нее наружу.
– Что случилось, Рита? Да говори же, что случилось?!
Она не могла говорить, не могла стоять, не могла дышать от боли…
1966 год
…Красные герани сыпались на сцену со всех сторон, а Сашенька свой цветок бросить не успела. Никак не могла развернуть бумагу, в которую его закутала. И упустила минутку, и пропала геранька, пропала… Ее Клара отняла, воткнула в прическу, будто какая-нибудь провинциальная Кармен…
Она жалобно всхлипнула.
Ей всегда чудилось то, чего нет. Она случайно встречала Игоря, устремляла на него влюбленный взор, и чудилось, что его глаза горят ответной любовью. Она сидела в зрительном зале, и чудилось, он смотрит на нее, на нее одну. У него был талант не только актерский – у него был талант внушать любовь к себе, самую невероятную, поистине вечную любовь, когда хочется на коленях благодарить лишь за то, что он взглянул на тебя. А уж когда она смогла целовать его, обладать им… Так было, но лишь один раз, и осталась она с разбитым навеки сердцем, как множество женщин, смертных женщин, до которых один-единственный раз снизошло божество, поразило их блеском и силой – и оставило во мраке, во прахе жить только воспоминаниями.
Она доказала, что эти воспоминания, эти призраки были для нее дороже всего на свете. Вот так, у подножия памятника ее любви, и прошла жизнь.
Да нет, разве была у нее плохая жизнь? Всякое в жизни случалось, плохое и хорошее. И рождение дочки… И не забыть, как однажды она вошла в свой двор, а там в песочнице возится маленький такой мальчишечка и смотрит на нее черными глазами, так похожими на те – любимые, незабываемые, незабытые…
Ну вот, опять. Так оно и выходит, что счастьем ее жизни были только любовь к этому мужчине – и любовь к детям. К Оле, к Георгию, к Веруньке. В любви к ним воскресала она, исстрадавшаяся женщина, похоронившая свое сердце на Петропавловском кладбище. В любви к детям оживала! Но они выросли. Им больше не нужны ни она, ни ее забота. Зачем тогда жить?
Может быть, кабы сейчас было у нее еще дитя малое, которое можно было любить и беречь…
– Игорь… Где Игорь?
Ольга, сидевшая около постели умирающей матери, бессильно прижала руки к груди. Который уже раз она зовет его, только его и зовет. Всплеснулась ревность – та ревность, которая всегда, всю жизнь дремала на самом дне души. Только его любила мама всю жизнь – его и в последние минуты зовет. А дочь? А внуки что же? С Игорем-то своим она скоро встретится, чтобы не разлучаться уже никогда, а они, те, что остаются, разве с ними она не хочет проститься?
– Олечка, позови Игоря… Георгия позови…
Дочь так и вскинулась. О Господи, да как же она могла забыть, что мама часто называла этим именем Георгия?!
Выметнулась в соседнюю комнату, где прикорнул на диване сын. Ночь провел около постели умирающей, под утро Ольга сменила его, он забылся, но даже раздеваться не стал, только разулся – и приказал будить немедленно, если что.
Вскочил – сна ни в одном глазу. Только боль.
Ольга посмотрела на осунувшееся лицо сына – и вздохнула. Ох и год у них минувший выдался, ох и год… За жизнь иной столько страданий не испытает, сколько Георгию выпало за это время испытать. И новый год настал – в той же боли, и нет ей конца…