– Другой человек, некий молодой журналист, взялся доставить письмо в Москву, – продолжал Храмов. – Он уехал туда тайно, угнав машину одного своего родственника. Он не имел возможности отправить письмо во Францию другим образом, кроме как передав его охраннику французского посольства. Так он и поступил…

– Что их ждет за это? – с трудом спросила Рита.

Храмов пожал плечами:

– Что их ждет? Да ничего. За что их наказывать? Никто не знает о том письме и о том, каким образом оно было передано. Все, что я вам сказал, не более чем мои домыслы. Так же, как информация о секретных счетах Юрского в «Лионском кредите» – не более чем домыслы некоего Александра Русанова, вашего дальнего родственника, который хотел оговорить своего давнего врага и умер в тюрьме… от сердечной недостаточности.

Рита смотрела на него, отказываясь хоть что-то понимать.

– Догадываюсь, что вам хочется спросить, почему я вам все это говорю. – Храмов остановился под голой, черной лиственницей, которую еще не тронула весна. – Отвечаю. Я поступаю так ради одного человека, с которым работал вместе в войну. Он погиб. Да, ради него… и ради его сына, которого вы считаете подлецом.

Рита закинула голову как можно выше и спросила, уставившись в серое, расплывающееся небо:

– Фамилия вашего товарища была Поляков?

Теперь надолго замолчал Храмов. И только когда Рита совсем было решила, что уже не дождется ответа, он сказал:

– Нет. Его фамилия была Смольников.

– Олечка, нам пора, – сказала Александра, изо всех сил пытаясь быть строгой.

Дочка даже не оглянулась на нее. Пригнулась к жесткой черной гриве неказистого пони, на котором уже сделала три круга по Тюильри, и что-то шептала ему. Мать она будто не слышала.

Ну что, снять ее, что ли? Крику будет! Переполошит народ, разбудит всех, кто вздремнул в зеленых металлических креслах, расставленных тут и там под неожиданно ярким, совсем весенним – в январе-то! – солнышком.

Ослепительно сияло небо. Среди череды сырых и ветреных дней, ознаменовавших начало года (даже в ночь на первое января шел настоящий, праздничный, новогодний проливной дождь), наконец-то выдался такой вот – тоже ветреный, но до того солнечный, что с самого раннего утра Тюильри был наполнен народом. Нет, многочисленные туристы, решившие встретить Новый год в красивейшем городе мира, еще не выползли из своих отелей – это парижане ловили краткий миг света и сияния. От карусели разносились звуки незатейливых веселеньких мелодий, от фонтана – жадное кряканье уток, которые выпрашивали у зевак кусочек багета, в уголке сада маленький рассудительный португалец водил по кругу выводок терпеливых пони и осликов. На их спинах восседали парижане в возрасте от двух до семи лет. Малышню привязывали к седлам веревками. Те, что постарше, сами вдевали ноги в стремена, сами держались, щеголяли удальством, снисходительно посматривая на родителей, и ужасно негодовали, если какая-нибудь aan или grand-иre пристраивались обочь кавалькады, беспокоясь за свое дитятко. Впрочем, почти каждый парижанин может нынче сказать: «Je ’en foutise!» [26] – ну а выдается это за то, что он, мол, уважает достоинство подрастающего поколения. А потому большинство родителей терпеливо переминалось с ноги на ногу у коновязи, ожидая, когда дети и внуки вернутся с верховой прогулки.

Александра, кажется, одна ходила за пони, на котором сидела Оля. Ну, они всего три месяца назад обосновались в Париже, еще не успели перенять здешних манер. К тому же чуть ли не в сорок лет впервые родить ребенка – это не так просто, на самом-то деле. Невольно трясешься за него каждую минуту. Сколько намучилась Александра, пока выдержала девять месяцев, сколько реальных и воображаемых страхов натерпелась! Почти всю беременность она провела в загородной подмосковной клинике, где лежала на сохранении. Игорь, ее муж, ворчал, что скоро забудет, как выглядит родная жена. Конечно, он звонил ей каждый день, то из Энска, то из Москвы, то из Парижа – работа в русско-французском торговом представительстве была связана с бесчисленными командировками, – звонил и рассказывал, что вспоминает о ней, глядя на фотографии. Каждый раз подробно описывал, какую ее фотографию сегодня смотрел.

Как-то раз позвонил из Энска:

– Мама Вера дала мне снимок, где тебе всего два года. Ты в каком-то ужасно нелепом платье сидишь в вашем дворе на Варварке, в песочнице, и плачешь. А твой отец дает тебе мороженое. Помнишь, было такое мороженое по тринадцать копеек, с изюмом, вкусное необычайно…

– Помню и мороженое, и фотографию, – радостно ответила Александра. – Там еще слева баба Оля стоит, а вокруг нее много цветочных горшков: она вышла свои герани пересаживать.

– Точно, – радовался Игорь. – Так вот кто начал эти красные герани разводить, которые у вас по всей квартире растут!

– Нет, их еще моя прабабушка разводила, Александра Константиновна. Та, в честь которой меня назвали.

– Да? Вон какая давняя традиция? А я думал, от них фанатеет мама Вера…

Мамой Верой называли тетку Александры, сестру ее отца. Она, собственно, и вырастила Сашу после смерти матери. Мать звали Рита Ле Буа, она была француженка, намного старше отца. Влюбилась в него и решила остаться в России, но умерла от родов. Отец потом так и не женился. «Мою любимую женщину зовут пресса, – говорил он. – Я однолюб!» Да, он считался первым журналистом Энска, подпись А. Русанов (это был его псевдоним, в честь его двоюродного деда, тоже бывшего журналиста) постоянно появлялась в печати. Потом он стал собкором «Известий» в Поволжье, а теперь у него своя собственная газета, которая называется «Энский листок». Газету ему Игорь купил. Зять. Муж Александры Аксаковой.

Вся семья – и мама Вера, и отец, и мамы-Верин муж, и баба Оля с дедом Колей – они все страшно переживали, что у Александры нет детей. Дед с бабкой так и не дождались правнуков. Дед погиб, когда Сашенька еще маленькая была, в семьдесят пятом, – разбился на своей старой «Победе», а баба Оля умерла в девяностом году, когда в России начался перестроечный кошмар, когда начали копаться в гробах и укорять Георгия Аксакова за то, что его отец некогда служил в НКВД. Как будто родителей себе выбирают! Тогда Саша и решила начать писать. Она окончила филфак университета и совсем было собиралась в школе преподавать, но отец рассказал ей о том, кто на самом деле был его отец, – и она засела в архивах. Все, что могла, нашла о первом Георгии Смольникове, начальнике сыскной полиции Энска, о его друге Григории Охтине, ну и про Георгия Смольникова-Полякова кое-что нашла. Думала, получится просто газетная статья, а получилась книжка – хоть и маленькая, но интересная. Ее сначала выпустили в частном издательстве в Энске, потом московское издательство «Глобус» заказало Александре роман по этим материалам. Вот так она и сделалась писательницей.