«Теодор Лифшиц» по всем расчетам Пепеляева уже давно сидел на мели где-нибудь в двадцати морских верстах ниже по течению.

Незачем кривить — Василий никак не переживал за свою родную самоходную баржу и за свой, не менее родной, коллектив. И уж конечно же! — никаких нехороших предчувствий в душе не имел… Но — странное дело — каждый раз, когда сидел он на опустелом причале, что-то этакое посещало его. Чувство вины не вины, тоски не тоски… — черт знает, хандры какой-то, в общем-то приятной, одолевало его тут.

Он, можно подозревать, за ней-то, за хандрой-меланхолией, являлся сюда ежеутренне. Этакий грустный, как на вокзале, о чем-то возвышенном размышляющий, он, без сомнения, был странен себе. Но не без приятности.

Вот и в то утро, когда ничего, казалось, не предвещало, посидел с полчасика на кнехте, поплевывая в гудронно-черную жижу у причала, поразмышлял маленько о том, о сем и обо всем вообще. Ну, может, чуть подольше посидел. Ну, может, чуть побольше поразмышлял. Ну, может, чуть более кучерявый протуберанец возрос в тот момент на солнце и потому чуть язвительнее припекло тыковку-его-маковку…

Короче — врубился Василий черт-те через сколько времени и черт-те где! И это — в Бугаевске, который он уже на второй день знал, как собственную ширинку!

…Лежит под забором — ей-богу, даже перед бугаевцами совестно! — прямо-таки персонаж с агитплаката великобабашкинского общества трезвости: «Алкоголик? Калёным коленом — вон!!»

Одна ноздря в песке дышит, из другой — аленький цветочек торчит. То ли сам возрос от мерзкого пьянства, то ли детишки украсили.

В одном кармане, слава богу, пузырек не разбитый. Зато в другом — пригоршня ржавых гвоздей.

В волосах — репьи, коровий навоз, ну это ладно… Так ведь на голове и еще кое-что, совсем уж несуразное — веночек из колючей проволоки!

И — полнейший мрак позади! Что вытворял? Где концертировал?

Если веночек, то вполне возможно, что по Шепеньге, как по суху, гулял. Или — возле магазина на потребу алконавтам воду в портвейн обращал. (Но это — вряд ли, морда вроде бы не бита…)

Еще, может, цианистый калий на спор ложками жрал. (Жульнический, конечно, номер. Никто же не проверяет, цианистый калий у тебя в банке или просто негашеная известь.)

А то, вполне возможно, его после причала опять в «Свежий воздух» носило? Может, опять там колобродил? Чудесные исцеления… магнетические превращения палочек Коха в витамин ВВ1 с помощью флюорографии и очковтирания… изгнание чахоточного беса-вируса из грудей молодых туберкулезниц методом рукоположения… Черт знает какие постыдные, а может, и преступные дрова наломал он за период своей черной отключки!!!

И по обыкновению, очень стыдно ему сделалось.

Аленький цветок с отвращением из ноздри вырвал и, понюхав, отшвырнул прочь.

Пригоршней гвоздей (к тому же еще и гнутых) в прохожего петуха запустил.

Терновый ржавый свой венец близсидящему мальчику-сопляку кинул, сказав строго:

— Носи! И даже в бане не сымай!

Мальчик сидел в луже — то есть в бывшей луже — и старательно, хоть и машинально, посыпал себя по плечам пылью, зачарованно глядя на Пепеляева многодумными анилиново-синими очами.

Венок он проворно подобрал, на белесую голову нахлобучил. Снова принялся обсыпать себя пылью, наблюдая, как Василий извлекает из кармана синий пузырек, как осторожно, словно взрыватель, отвинчивает пробку…

— Цветок это ты мне в ноздрю удумал? — спросил Пепеляев, на глазах веселея.

— Не-а… — громко прошептал мальчик, — это — Колька.

— А тебя как звать?

— Колька.

— Цветок мне в нос засунул Колька… — раздумчиво проговорил Василий. — Тебя звать Колька. Следоват, что?

— Это другой Колька! — торопливо уточнил мальчик.

— Ага. Другой. Какой-такой другой? Проверим. Как твоего отца зовут?

— Колька, — удрученно сказал мальчик.

— Ага. Ты стало быть, Николай Николаевич. А у того Кольки как отца зовут?

— Колька.

— Ага. Стало быть, тоже — Николай Николаевич. И что же выходит, граждане судьи? Цветок мне в нос засунул Николай Николаевич. Тебя звать Николай Николаевич. Следоват, что?

— Это другой Николай Николаевич, — прошептал мальчик, и слеза засветилась в его глазу.

— Ага. Какой-такой другой? Проверим. Как твою мать зовут?

— Пилять.

Пепеляев поперхнулся.

— Это кто ж ее так называет?

— Батя.

— Ну а у того Кольки как мать называют?

— Тоже Пилять, — убито признался мальчик и заплакал под давлением неопровержимых улик.