Увидев его стоящим над собой на коленях, женщина прекратила свои попытки выдернуть стрелу, схватила Берена за руку и поднесла его ладонь к торчащему из ее груди металлическому стержню.

— Ты умрешь, если я это сделаю, — сказал он.

Тхуринэйтель оскалилась и зашипела. «Дурак», — прочел он по губам. — «Я умру, если ты этого не сделаешь».

Он желал ей смерти, но помнил об осанвэ. Что ж, если она умрет — он, по крайней мере, будет не виноват. Он выполнял ее просьбу.

Ухватившись за стержень, Берен резко дернул стрелу на себя. Наконечник сопротивлялся — видимо, был зазубрен. Но проталкивать стрелу тоже не имело смысла — на своем пути она встретила бы позвоночник. Он рванул так быстро и резко, как только смог, с хрустом и брызгами крови болт высвободился. Тхуринэйтель рванулась и забилась на снегу, а потом снова затихла. Берен разорвал на ней платье и осмотрел рану. Странное дело: крови почти не было, а там, где металл соприкасался с плотью, тело словно обуглилось. Видимо, сама стрела причиняла каукарэльдэ большую муку, чем рана. Когда стрелу вытащили, женщине полегчало.

Горец рассмотрел снаряд: наконечник был откован из серебра и исписан эльфийскими рунами. Нолдор использовали такие, чтоб отбиваться от нечисти. Раутан знал, КТО будет сопровождать Берена. Илльо, рыцарь Аст-Ахэ, не знал этого, а Раутан знал… До чего же скверно все это пахнет…

— Берен, — тихо позвала Тхуринэйтель. — Я умираю.

— Я говорил тебе.

— Я умру… если не получу крови… Гортхауэр узнает. И Финрод… тоже умрет. Где… этот старый пес?

— Нет, — замотал головой Берен. — Ни за что. Не его…

— Ты… отпустил его?

— Я его убил. Его кровь уже остыла.

— Иди ко мне.

Берен не двигался с места. Он смотрел в лицо Тхуринэйтель и видел, что она улыбалась.

— Иди. Иначе твоим эльфам конец.

— Ты лжешь.

— Твоя воля, — она закрыла глаза и сжала губы. Потом, не открывая глаз, все-таки добавила: — Тогда… зачем же ты… убил… этого несчастного… старого… недоумка…?

Онемевшими, деревянными пальцами Берен размотал башлык и расшнуровал ворот. Поднял женщину за подмышки, обхватил и прижал к себе, укладывая ее голову на свое плечо.

— Помнишь… что ты сказал мне… тогда, в бане? — почти нежно прошептала она. — А я ответила, что не забуду. И напомню… когда настанет день.

— Ненавижу тебя.

— Я знаю, — ее губы уже касались его шеи, и по их движению он понял, что она улыбнулась. — В этом-то… вся и прелесть…

Это было не больней мгновенного ножевого удара. А потом стало хорошо. Так отвратительно хорошо, что он обеими руками держался за вину и страдание. Он слабел, а женщина делалась сильнее. Через минуту уже он оседал на снег, а она удерживала его. Становилось все холоднее, но ее руки согрелись и пробрались к нему под рубашку — горячие, сухие. Она тихо смеялась. Он кусал губы, чтобы не стонать от острого, животного наслаждения.

Наконец, Тхуринэйтель — с некоторым усилием — оторвалась от него и вытерла губы. Он лежал без сил. Чувствовал, как его кровь стекает по шее и капает на землю, но не делал ни малейшего движения, чтобы остановить ее. Женщина сняла с себя накидку, обмотала Берену шею, снова запахнула отвороты капюшона.

— Вставай, — она протянула руку. — Я помогу тебе сесть в седло.

Он поднялся, опираясь на нее, прошатался до своего коня. Позорно взгромоздился на седло, подпираемый сзади окрепшими руками ведьмы. Она вскочила на седло, обняла пленника, перехватывая поводья, свистнула, подзывая свою лошадь.

— Что меня больше всего забавляет в вас, мужчины, — она произнесла это на талиска, поэтому Берен не понял точно: «мужчины» она сказала или «люди». — Так это то, что вы полагаете, будто вы хозяева своим чувствам и ваше наслаждение в вашей собственной воле. Что за глупость — если против воли человека можно причинить ему боль, то, наверное, не сложнее доставить и наслаждение.

Берен промолчал. От испытанного им удовольствия уже не осталось и следа — только слабость, пустота внутри и тошнота.

Смутное беспокойство, которое Илльо испытывал, расставаясь с Береном и Тхуринэйтель, оправдалось в полной мере: Берен вернулся раненым. По словам эльфийки, на них напали трое горцев-мстителей, господин и двое слуг. Сначала они склоняли Берена бежать, потом попытались убить.

Посылать людей в долину Улма было бессмысленно — уже стемнело. Расспросить Берена тоже не было никакой возможности — он готов был в любой миг потерять сознание, и, видимо, собирался сделать это, добравшись до постели. Что самое удивительное, больших ран на нем не было.

— Куда ты ранен? — забеспокоилась Этиль, услышав это пугающее известие.

— В задницу, — грубо ответил Берен. Потом, видимо, все же устыдился, и, еле ворочая языком, попробовал объяснить: — Царапина… Яд… паучий…

Тхуринэйтель и Эрвег помогли ему доплестись до постели. Эльфийка сказала, что сама займется им — собственно, заниматься-то было и нечем: если человек не умер от паучьего яда, то ему достаточно просто отлежаться.

Но кое-что настораживало Илльо. Во-первых, паучьим ядом пользуются не убийцы, а похитители — он обездвиживает жертву, а не убивает ее. Во-вторых — Этиль заметила это первой — если Берена действительно ранили туда, куда он сказал, то у него первым делом должна временно отняться нога. А он не хромал. Шатался и повисал на других — но не хромал. В-третьих, наутро по приказу Тхуринэйтель ему подали красного вина. Илльо еще не сталкивался с таким способом лечения. Паучий яд быстрее перестает действовать, если поить человека молоком. Красное же вино помогает при большой потере крови.