— Это была наша типография. В таком виде я застала ее, когда пришла сюда сегодня утром. Идемте дальше. Эта комната раньше называлась нашим складом... Прошу! — Она распахнула следующую дверь и включила свет.

Картина, которую увидел Пафнутьев, была почти такая же, как и в первой комнате. Все было перевернуто вверх дном, обильно полито черной типографской краской, все, что можно разбить, было разбито.

— Неужели все можно восстановить? — пробормотал Пафнутьев в полной растерянности.

— Вряд ли есть такая надобность. Могу добавить, что, когда я пришла утром, мой кабинет был точно в таком же состоянии. Наверно, не надо было приводить его в порядок перед вашим приездом, но я потом уже сообразила, что неплохо бы вас пригласить... Какой-никакой, но все же свидетель, — усмехнулась Морозова, прикуривая сигарету.

— Нет, почему, как свидетель я ничего, могу даже и сгодиться, — рассудительно произнес Пафнутьев. — Но повторю все-таки свой вопрос — как понимать?

— Они искали бумаги.

— Какие?

— О которых я говорила только что.

— Нашли?

— Нет, их здесь не было. Надо быть круглой дурой, чтобы держать здесь что-то важное.

— Согласен, — кивнул Пафнутьев.

— Не буду показывать остальные наши помещения — это уже скучно. Убедившись, что бумаг нет, они попросту устроили погром. Сказав, что Лубовский догадывается о документах в моих руках, я поскромничала. Он знает о них наверняка. Мои ребята своим наивным взрывом просто ускорили события. Рано или поздно все это должно было случиться.

— Возможно.

— Думаете, я напрасно печатала свой телефон на визитных карточках клиентов?

— Думаю, да. Напрасно. Но, по большому счету, это не имело значения, найти вас для Лубовского не составляло труда. Своим рекламным ходом вы просто ускорили события. В том числе события сегодняшнего дня. Я имею в виду слежку за моей машиной.

— Вы в опасности?

— До тех пор, пока у меня не будет серьезных документов, свидетельств, улик... я в безопасности.

— Завтра вы их получите.

— Вот тогда — да, тогда можно будет подумать о собственном спасении, — зловещим шепотом проговорил Пафнутьев.

— Будем спасаться вместе, — шало ответила Морозова.

— О! Нас уже двое! — с подъемом воскликнул Пафнутьев. — Это прекрасно! Появляется надежда.

— Выживем, — уверенно сказала Морозова. — Здесь становится небезопасно. — Она обвела взглядом разгромленное свое заведение. — Я позвоню утром, и мы договоримся, где удобнее встретиться.

— Заметано, — заговорщицки сказал Пафнутьев и опасливо оглянулся по сторонам.

— Да ладно вам! — рассмеялась Морозова. — Жизнь продолжается!

Не надо бы ей так, не надо бы...

Слишком все зыбко в этом мире, слишком непредсказуемо, и настороженная опасливость часто оказывается куда уместнее, нежели безрассудная уверенность, даже если для нее есть основания.

Пафнутьев вел себя куда лучше, он знал этот нигде не записанный закон — стой у стены, а не посредине комнаты, входя, закрой за собой дверь поплотнее, закрой, а не оставляй ее болтаться на сквозняке, говори тише, а не громче, это всегда лучше, не перебивай никого, потому что, перебивая, ты лишаешь себя важных сведений, человек, которого не перебивают, всегда откровеннее, из уважения к твоему терпению он скажет то, чего никогда не сказал бы в разговоре шумном и крикливом...

И так далее, и так далее, ребята...

Вслед сказанному Пафнутьев на следующее же утро получил суровое, можно даже сказать, кровавое подтверждение. Не дождавшись обещанного звонка Морозовой, он, не вытерпев, упал на сиденье рядом с Андреем и бросил ему одно лишь слово:

— Зубовский...

Что-то его томило, что-то заставляло напрягаться и молчать — не мог он легко и беззаботно разговаривать с Андреем, несмотря на потрясающее утро — солнечное, ясное, наполненное сверкающими машинами и разноцветными прохожими.

Едва Андрей сумел втиснуться в длинный ряд машин и остановиться, Пафнутьев почти выпрыгнул из машины и бегом направился к знакомым уже ступенькам. Он все еще надеялся на лучшее, он все еще оставлял надежду, оправдывая свою нервозность собственной глупостью, подозрительностью, дурным проявлением опыта...

Нет, и на этот раз опыт его не подвел.

Едва коснувшись двери, едва чуть толкнув ее, он убедился, что она открыта. Дверь не могла быть открытой. Где-то в Москве, в месте безопасном и никому не известном, Морозова должна была ждать его с документами. А если дверь открыта, значит, она не ждет его с документами, значит, она не ждет с документами, не ждет... Сама ведь, сама сказала — здесь уже небезопасно. Значит, знала, значит, чувствовала и предвидела.