За этим вторым «испортила» следовало это же слово, много раз повторенное. Самое последнее, стоявшее в конце предложения, больная окружила спиралями и завитками, нарисованными карандашом.

В правом углу листа стоял целый ряд коротких примечаний:

Посередине бумаги была написана крупными буквами и обведена двойными и тройными чертами следующая фраза:

Разобравши общими силами эти записки, мужчины молча посмотрели друг на друга, и наконец ван Гоут воскликнул:

— Какая бессмысленная смесь злобы и женской слабости! Ну, может ли в женском сердце найтись столько зимнего холода: в нем всегда есть ледяные цветы.

— Молодую Гогстратен, которая теперь находится в вашем доме, господин Питер, — воскликнул нотариус, — можно лишь пожалеть, потому что скорее можно извлечь искру из ржаного хлеба, чем получить такую сумму от запутавшегося в долгах нищего! Дочь будет обобрана отцом; вот это я называю действовать по-родственному.

— Что может скрываться в ящичке? — спросил нотариус.

— Вот он там стоит! — показал ван Гоут.

— Дайте-ка его сюда, Белотти.

— Мы должны открыть его, — сказал юрист, — потому что она, может быть, хочет отправить за границу самую лучшую часть своего состояния!

— Открыть? Несмотря на ясно выраженное желание покойной? — спросил ван дер Верфф.

— Разумеется! — воскликнул нотариус. — Мы присланы сюда, чтобы получить представление о наследстве. Крышка крепко держится. Возьмите отмычку, мейстер. Мы бы уж давно открыли.

Уполномоченные от города не нашли в шкатулке никаких драгоценностей, там были только письма, написанные в различное время. Их было немного. Нижние, сильно пожелтевшие, содержали в себе уверения в любви маркиза д'Авенна, относившиеся же к позднейшему времени были коротки и подписаны доном Люисом д'Авилой. Городской секретарь, понимавший кастильское наречие, на котором они были написаны, быстро прочел их. Дочитав последнее, он воскликнул с живым волнением:

— Теперь мы держим в руках ключ от одной проделки! Припомните-ка, сколько шуму наделал четыре года тому назад поединок, в котором маркиз д'Авенн пал от руки испанского бреттера. На этой страничке жалкий негодяй пишет, что он… Это стоит труда, и я вам сейчас переведу. Первая часть письма не имеет значения; но вот тут начинается: «И после того как мне удалось скрестить клинки с маркизом и, не без опасности для собственной жизни, убить его — жребий, которого он, как кажется, вполне заслужил, потому что в такой сильной степени возбуждал ваш гнев, — условие, поставленное вами, мною выполнено, и завтра я надеюсь получить из рук вашей милости желанную награду. Скажите донне Анне, моей желанной невесте, что завтра, как можно раньше, я поведу ее к алтарю, потому что д'Авенны уже готовятся действовать, и, может быть, послезавтра моей жизни уже грозит опасность. Что касается всего остального, то я надеюсь, что смею рассчитывать на великодушие и справедливость моей покровительницы».

Ван Гоут бросил письмо на стол и воскликнул:

— Посмотрите-ка, как нежно пишет этот разбойник! И, черт побери, дама, к которой должны быть отосланы эти признания в убийстве, вероятно, мать несчастного маркиза, которого уложил испанский убийца!

— Именно так, господин, — сказал Белотти, — я могу подтвердить вашу догадку. Маркиза была супругой человека, который изменил в молодости баронессе ван Гогстратен. Да, та, которая там покоится, много раз видела, как всходило и заходило солнце, прежде чем созрела ее месть.

— В огонь все это! — воскликнул ван Гоут.

— Нет, — возразил Питер, — мы не отошлем этих писем, но вы будете хранить их в архиве. Божья мельница мелет медленно, и кто знает, на что еще пригодятся эти листки!

Городской секретарь в знак согласия кивнул и, складывая письма, сказал:

— Я думаю, что состояние умершей должно перейти в казну города!

— Это должен решить принц, — сказал ван дер Верфф. — Как долго вы служили у баронессы, Белотти?

— Пятнадцать лет.

— Так останьтесь на некоторое время в Лейдене. Я думаю, что вы имеете право рассчитывать на то, что вам первоначально было завещано. Я буду ходатайствовать за вас.

Через несколько часов после ночного погребения старой баронессы близ города появились господин Матенессе ван Вибисма и его сын Николай, но они не были впущены городским сторожем, хотя и ссылались на смерть своей родственницы. Отец Хенрики не явился, так как несколько дней тому назад отправился на турнир в Кёльн.

26 мая, в день Вознесения Христова, в полдень, между двенадцатью и часом, колокольный звон возвестил начало большой Крестной ярмарки. Прежний католический крестный ход вокруг городской границы уже давно заменен был торжественным богослужением в самой церкви, но название «Оммеганг» [31] прочно срослось с мессой, и начало ярмарки продолжало сопровождаться всякого рода процессиями и тогда, когда одержала верх новая религия.