— Я, вероятно, напрасно сняла эту квартиру. Нам было бы куда лучше в настоящем доме, понимаешь, в маленьком особнячке, где ты был бы совершенно спокоен.

Я тщетно пытаюсь уловить какую-то связь между моими словами и ее. Частенько ее мысли идут непостижимым для меня путем.

— Но не потому же, что жильцы здесь часто меняются, — заметил я, — нам было бы лучше в отдельном домике.

Впрочем, я не придал никакого значения этим словам, но Жильберта взволнованно прижалась ко мне.

— Что с тобой, Жильберта? Ты какая-то странная последние дни. Она сразу же запротестовала:

— Нет, нет. Абсолютно ничего, уверяю тебя. Пусть так! Однако я убежден, что с ней что-то происходит.

26 августа

Наконец письмо от Боше. Он не терял времени зря. Дела идут успешно. Я знаю только одного из партнеров, которых он мне предлагает: виолончелиста Дютуа. Гассан, вторая скрипка, и Тазиев, альт, иностранцы. Впрочем, все трое в настоящее время находятся на гастролях. Но Боше уже переговорил с ними. В принципе они согласны. Если мы сыграемся, то сможем дать первый концерт уже в ноябре. Боше приложил к письму список произведений, которые можно было бы записать на пластинку, и он просит меня выбрать среди этих вещей те, которые мне больше всего нравятся. В ближайшее время он пришлет мне проект контракта. Мне кажется, я закричал от радости. Жильберта тоже прочла письмо.

— Должна ли я быть счастлива? — спросила она.

— Да, да, Жильберта, да. Несомненно.

— Ты будешь часто отсутствовать?

— Довольно часто, конечно.

— А не могла бы я ездить с тобой?

— На репетиции?

— Да.

— Это ужасно, предупреждаю тебя. Тебе будет скучно.

— Значит, ты против.

— Дорогая, послушай… Я не против. Ты будешь ездить на репетиции. Решено.

— А ты знаешь этих людей?

— Виолончелиста знаю, но очень плохо.

— А двух других?

— Совершенно не знаю.

— Так, значит… Это могут быть… какие-то неизвестные люди?

— Как так — неизвестные люди? Боше, несомненно, все хорошо обдумал, прежде чем сделать свой окончательный выбор.

— Вы будете ездить на гастроли?

— Не знаю еще, но вполне вероятно. Лицо ее теперь выражало безграничную тоску.

— Жак… Ты погиб… Погиб для меня!

Я правильно угадал. Я обнял ее, попытался утешить, я говорил ей слова, которые обычно говорят детям… Не помню что… Что гастроли будут не слишком долгими, что мы с ней не будем никогда разлучаться, что она всюду будет ездить со мной, что музыка была единственным смыслом моего существования… нет… после нее, конечно… Что я должен зарабатывать деньги, что она будет гордиться тем, что она жена знаменитого скрипача… Но чем дольше я говорил, тем упорнее отказывалась она меня слушать. Она упрямо, в отчаянии качала головой. Исчерпав все свои доводы, измученный, я воскликнул:

— Чего же ты хочешь? Скажи прямо!… Чтобы я все бросил?

Она заплакала. Я был огорчен и возмущен одновременно. Мне выпал самый удивительный шанс в жизни, а она этого упорно не желала понять. Поскольку я больше не в силах был сдерживаться, то вышел из квартиры. Она догнала меня у лифта. Вид у нее был совершенно потерянный.

— Куда ты идешь?

— Хочу пройтись.

Мы молча, бок о бок, дошли до автострады, потом, все так же молча, вернулись. Снова молчание, как и там, на вилле, но еще более гнетущее, если это только вообще возможно. А затем — последнее прибежище возлюбленных, когда любой разговор становится невозможным, — мы занялись любовью. Но ссора через некоторое время едва не вспыхнула снова, так как я имел неосторожность сказать:

— Мне надо будет завтра съездить в Париж, к хорошему портному.

Право, я не чувствую за собой никакой вины. Я бы все отдал, чтобы она не сердилась на меня. Я искренне, глубоко люблю ее. Но она не вправе ждать от меня, чтобы я пожертвовал ради нее своей карьерой. Как может она, такая деликатная, подумать, что я соглашусь жить на ее счет. Будь она из числа тех недалеких, заурядных женщин, с которыми я имел дело прежде, я бы еще понял. Но она совсем не такая. Она умна, энергична, привыкла преодолевать трудности, но ее охватывает ужас, как только я заговариваю о поездке в Париж… Невероятно!

Половина первого

Я встал. Я не смогу уснуть. Я слышу ее ровное дыхание в соседней комнате. Я знаю, что она приняла снотворное. Мне же хочется выпить; будь у меня под рукой спиртное, все равно что, я бы напился, чтобы забыться. Всего две недели назад она была недоступна. А теперь она принадлежит мне, и моя любовь уже утратила прелесть новизны. Что же произошло с нами? Так дальше нельзя! Я вижу лишь один выход, с самого начала не было никакого другого: сказать всю правду, освободить себя этой правдой и покончить с нашим тягостным прошлым, которое медленно разлагается и отравляет нас. Я убежден, что все стало бы проще, что она больше не мешала бы мне жить, как я того хочу, если бы она в точности знала, кто я. Может быть, она считает, что я авантюрист? Даже наверняка так. Для нее я все еще человек, которого нанял Франк, чтобы заполучить наследство. Она любит этого человека, но не доверяет ему. Она видела, как я носил костюмы ее мужа, копировал без всякого стеснения его жесты; из дому я исчез, захватив с собой скрипку, которая некоторым образом была как бы моей, но, что ни говори, в ее глазах это воровство; а теперь она ясно видит, что у меня одно только желание: отправиться на гастроли, уехать подальше от нее. Разве не объясняет это ее поведение?

Я на цыпочках вошел в спальню. Наклонился над ее кроватью. Осторожно коснулся губами ее лба. Она застонала. Прости меня, Жильберта!

28 августа

Со мной только что приключилась ужасная история. Сегодня днем я чуть было не погиб на автостраде. Заурядный несчастный случай, каких ежедневно бывают десятки. Я отправился в Париж один, чтобы обсудить условия контракта. Жильберта поняла, что ей не следует навязывать мне свое присутствие, и безропотно согласилась подождать меня дома. Однако она наказала мне быть очень осторожным.