— Я убил его из-за тебя, — начал он. — Выносить эту жизнь втроем стало невозможно. Она унижала нас всех троих. А теперь нам надо защищаться. Это рождает новые трудности. Но мне кажется, я стал ближе к тебе… Ева, я хочу, чтобы ты поняла: мне нужно одно — жить рядом с тобой. Я сделаю все, что тебе угодно. Раз тебе этого хочется, буду давать сольные концерты. Ради тебя буду стремиться к этой карьере. Но подумай немного и обо мне.

— Я только о тебе и думаю, Жанно.

— Нет, не так, как мне хотелось бы. Это… как бы лучше выразиться… не поглощает тебя целиком… Безраздельно. Твое тело принадлежит мне, это правда. Ну а мысли, понимаешь?

— Словом, тебе нужна страсть, которая причиняет страдания.

— Не смейся. Я вполне серьезно.

— Можно говорить серьезно и при этом смеяться, — сказала Ева, обвив Лепра рукой за талию. — Держать любимую женщину в плену — типичное желание влюбленного, не так ли? Ты хотел бы сотворить меня заново… чтобы я была твоей кровью и плотью, твоей мыслью. Чтобы я тобой восхищалась. Почитала тебя. Воздавала бы тебе хвалу. Дитя! Когда я была молода, я тоже лелеяла такие нелепые мечты.

— Ничего в них нелепого нет.

Они замолчали, поравнявшись с парочкой, которая почти слилась со стволом дерева. Ева обернулась и тихонько рассмеялась.

— Любовь, понимаешь ли, штука глуповатая, — сказала она, — Глуповатая, когда становится будничной. Вот почему мне даже нравится, что отныне мне предстоит тебя защищать. Нам придется нелегко, но тем лучше.

— Нет, постой, — сказал Лепра. — Это я тебя защищаю.

— Давай разберемся, — возразила Ева. — Когда я отвергла предложение Мелио спеть эту песню, я и в самом деле прежде всего хотела населить ему. К тому же я не в состоянии ее петь. Но была и другая причина: я как раз подумала о тебе. Я решила: вот самый подходящий случай на время уйти со сцены и все силы посвятить борьбе за твой успех. Сам собой успех не приходит. Дело тут не столько в таланте, сколько в поддержке, в рекламе… В то же время, если я покину сцену, я оставлю с носом всяких там Мелио, Брюнстейнов и Маскере — всех тех, кто терпеть меня не может и ни во что не ставит как певицу. Это лучший способ помочь тебе.

— Я не смотрел на это под таким углом, — признался Лепра.

Навстречу им катили двое полицейских на велосипедах, они перешли на другую сторону аллеи, которая убегала в глубины ночного мрака между двумя рядами фонарей.

— Помнишь слова пластинки, — снова заговорил Лепра. — По-твоему, в них не было угрозы? Там была фраза: «Берегись». Он метит в тебя. Предположим, Мелио солгал и сам он тоже получил пластинку. Если ты откажешься исполнить эту песню, понимаешь ты, какие подозрения на себя навлечешь? Ты должна спеть ее, родная. Моей карьерой ты займешься после. Это не к спеху. Я даже не уверен, стремлюсь ли я к карьере виртуоза. Давай прежде всего подумаем о тебе.

Оба отдавали себе ясный отчет в своих маневрах: под предлогом взаимной заботы каждый старался завладеть другим. Никогда еще они не любили друг друга так, как теперь.

— Поцелуй меня, — шепнула Ева.

Они оказались на самой опушке, но из вызова нарочно продлили поцелуй.

— Забудем? — предложила Ева. — Забудем их всех?

— Забудем! — повторил Лепра.

Они рассмеялись от души и взялись за руки, как деревенские жених с невестой. Теперь игра состояла в том, чтобы не допустить и намека на то, о чем оба втайне думали. Они снова вышли на авеню, где светился огнями вход в метро.

— Это последний отель налево, — сказала Ева. — Предупреждаю, это не то, что называется благопристойным заведением. Но там чисто.

Странная женщина, для которой чистота исчерпывалась опрятностью. Лепра снял номер, дал щедрые чаевые, чтобы не вписывать в регистрационный листок имя своей спутницы, и они сели ужинать в кафе. Ева сквозь темные очки рассматривала сидящих за столиками мужчин. Большая часть из них играла в карты среди облаков сигаретного дыма.

— Что тебя здесь привлекает? — спросил Лепра. — Объясни. Я не могу понять.

— Сама не пойму, — призналась Ева. — Это очень сложно. Мой муж тоже не мог понять. Извини. Я упомянула о нем, потому что он, пожалуй, способен был это почувствовать лучше всякого другого. Но я сомневаюсь, есть ли вообще у мужчин восприимчивость, которая для этого необходима.

Усталый лысый официант начал их обслуживать.

— И все же, — сказал Лепра, — не думаю, чтобы это было так уж таинственно. Движение, шум…

— Нет, дело не в этом.

— Перемена обстановки, декораций.

— Нет. Дело в другом… Эти люди играют в карты, пытаются создать себе маленькое счастье… Я чувствую, чего им не хватает, чего они ищут, собираясь вместе» И мне кажется, я могла бы им это дать. Они как заблудшие дети.

— Видишь, я прав, когда хочу сочинять песни.

— Этого мало.

Ева почти ничего не ела и только потягивала свое неразбавленное божоле, положив на столик рядом с собой сигарету. Она переводила взгляд с игровых автоматов на игроков в белот.

— Нет, этого мало, — продолжала она. — Петь для них — это, конечно, уже кое-что. Но надо сделать что-то большее. Что, не знаю… Принести какую-то жертву… но не печальную жертву.

К ним подошел нищий, продававший арахис, Ева купила два пакетика, вылущила несколько орешков и стала их грызть.