Чтобы избавиться от них, я, в конце концов, обещал им деньги и убежище в своих поместьях в Целе и других усадьбах. Но и на это они согласились только тогда, когда я объявил, что отправлюсь к Тигеллину и вступлюсь за несправедливо обиженных.

Я занимал на государственной службе пост, сравнимый с преторским, и потому христиане полагали, что я буду полезнее для них, чем безвестные нищие законники. Вскоре все они покинули мой бедный замусоренный сад; на ходу они размахивали руками и громко спорили, все еще сомневаясь в правильности своего решения покинуть город.

Тем временем арестованные, находившиеся на площади, посоветовались со своими предводителями и решили — ради единого Христа — забыть все внутренние распри. Спаситель, говорили они, конечно же, снизойдет к ним и спасет от гонений. Всех очень пугали крики боли, доносившиеся из темниц, и люди успокаивали себя молитвами и пением.

Среди них было несколько человек, разбиравшихся в законах. Переходя от мужчины к мужчине и от женщины к женщине, они рассказывали им о том, что император помиловал Павла, и призывали даже под самыми жестокими пытками не признаваться в участии в поджоге Рима, ибо это повредит всем христианам.

Людям говорили, что страдания во имя божье не должны ни удивлять, ни страшить их — ведь они были давным-давно предсказаны. Несчастным разрешалось лишь не отрекаться от своей веры и славить Христа — вот и все.

Подойдя к претории, я изумился огромному количеству арестованных и подумал, что только сумасшедший может поверить в их виновность.

Я появился как раз вовремя — префект преторианцев совершенно растерялся и не знал, что ему теперь делать.

Едва завидев меня, он закричал, что, беседуя с Нероном, я искажал правду о христианах и что вряд ли тут найдется хотя бы один поджигатель.

Я ответил, что мне ни разу не приходилось обсуждать с императором вину сектантов и вообще говорить с ним о религии — христианской в том числе.

— Я не слышал о них ничего плохого, — заявил я, смотря прямо в глаза Тигеллину. — Все они безобидны и способны ссориться только друг с другом, обсуждая вопросы своей веры. Они ничего не понимают в политике и государственных делах и даже развлекаются не так, как мы. Ты же знаешь, они не признают ни театра, ни цирка. Да разве можно заподозрить их в поджоге?!

Усмехнувшись, Тигеллин развернул один из своих свитков и указал мне мое собственное имя.

— Знай же, — сказал он презрительно, — что тебя тоже обвиняют в приверженности христианству. И твою жену, и многих твоих домочадцев, хотя и не называют никого из них по именам.

Мне показалось, что на мои плечи рухнула вдруг каменная глыба; я не мог вымолвить ни слова.

Рассмеявшись, Тигеллин похлопал меня по спине.

— Надеюсь, ты не думаешь, что я отношусь одинаково серьезно ко всем доносам? — проговорил префект преторианцев, внимательно глядя мне в глаза. — Ведь я же знаю и тебя, и твое отношение к императору. Ты — человек государственный, тебе некогда заниматься всякими глупостями. А уже о Сабине и говорить нечего. Неважно, кто именно на тебя клевещет, но он даже не знает, что ты развелся с женой. Просто все эти христиане — закоренелые преступники, которые хотят замарать знатных людей Рима и доказать, что те тоже верят в какого-то там Мессию.

— И все-таки этот заговор кажется мне странным, — поразмыслив, продолжил он. — Уж больно много народу в него втянуто. И все арестованные так охотно признаются в том, что они — сектанты… Клянусь Юпитером, эти люди кем-то околдованы, и мне нужно в этом разобраться. Ничего, накажем для острастки с десяток виновных, и остальные быстро одумаются и отрекутся от своего бога.

— По-моему, твоя мудрость, Тигеллин, подсказывает тебе, чтобы ты уничтожил эти списки. Да и как тут определить, кто виновен больше, а кто меньше? — отозвался я с сомнением в голосе.

— Насчет списков ты прав, — кивнул нехотя префект. — Ведь там встречаются имена всадников и даже сенаторов и консулов. Лучше я сохраню это в тайне и не стану пока сообщать Нерону, что многие знатные граждане — христиане и, следовательно, могут быть причастны к поджогу города.

Он внимательно посмотрел на меня, и в его глазах вспыхнул огонек алчности. Я понял, что он будет вымогать деньги у тех, на кого написали доносы, и выкачивать из них целые состояния. Ведь каждый с радостью заплатит, сколько ему скажут, лишь бы избежать ареста и сохранить себе жизнь.

И я повторил свой вопрос о виновных и невиновных.

— Да я и так сказал тебе больше, чем следовало, — напыщенно заявил Тигеллин.

Однако я настаивал, и тогда он провел меня по тюремным камерам, переполненным стонущими избитыми людьми.

— Имей в виду, что я приказывал клеймить и пытать только беглых рабов и тех, кто казался мне подозрительным, — объяснил префект. — Иногда дело кончалось обычной поркой, но в некоторых случаях приходилось пользоваться клещами и раскаленным железом. Они довольно-таки выносливы, эти христиане. Многие из них умирали, ни в чем не сознавшись, беспрестанно выкрикивая имя Мессии. Впрочем, были и такие, что раскисали, только лишь увидев орудия пыток.