На минуту Дженна почувствовала себя ущемленной и униженной тем, что смогла завоевать его, лишь прибегнув к таким средствам, что, когда он сам распоряжался своей волей, то остановил свой выбор на Деборе Вестон. Но Дженна подавила раздражение. Любовь, наконец, пришла к ним, и это самое главное.

– В таком случае, если ты считаешь, что мы как-нибудь переживем недовольство Вильяма Вестона, Бенджамин, я готова стать твоей женой. Ни о чем на свете я не мечтаю больше, чем об этом.

Бенджамин привлек ее к себе.

– Ты очаровала меня. Ты такая загадочная. Иногда мне кажется, что часть силы твоей тетки перешла к тебе.

Дженна вспыхнула от негодования.

– Моя тетка не обладала никакой особой силой. Алиса Кэсслоу стала жертвой злобных сплетников, вот и все. Она была обычной безобидной женщиной, и ее единственная вина состояла в хорошем знании трав.

Бенджамин всмотрелся в нее.

– Почему ты так рассердилась, Дженна? Или тебе есть что скрывать?

Бенджамин говорил полушутя, но лицо Дженны вдруг так потемнело, что он на мгновение испугался. Но потом это чувство исчезло, и он снова ощутил рядом с собой ее стройное, длинное тело, осознал, что его рука лежит на ее полной упругой груди, что их ноги соприкасаются. Очень медленно он притянул к себе ее голову и поцеловал Дженну.

– Я никогда больше не заговорю об этом, – пообещал Бенджамин, – даже если узнаю, что ты меня приворожила. Отныне только смерть может разлучить нас, Дженна, моя сладкая чародейка.

Сон был абсолютно реальным и поэтому особенно ужасающим. Стояло ясное свежее утро, и Дженна прогуливалась неподалеку от своего дома, собирая нужные ей цветы и травы, росшие на берегу маленького озера. Сегодня она особенно остро воспринимала все окружающее: и солнечные блики, пляшущие на поверхности воды, и доносящееся из домика жужжание веретена, и дуновение ветерка. Даже шерстка Руттерюша, когда она наклонилась, чтобы мимоходом его погладить, показалась ей особенно мягкой и шелковистой. И воздух сегодня был не таким, как обычно, – прозрачным и чистым, как кристалл, несущим в себе соблазнительное предчувствие пред стоящего цветения.

Подойдя к берегу, чтобы сорвать водяные растения, Дженна заметила возле озера двух человек. Один из них швырял в воду камешки, а второй, сидящий под деревом, смотрел прямо на нее. Того, что был пониже ростом и кидал камешки, Дженна видела нечетко, будто сквозь дымку, и ей почему-то показалось, что это Агнес, несмотря на то, что в доме по-прежнему жужжало веретено сестры. Но второй, высокий, был ей незнаком. Дженна увидела длинные темные волосы, ястребиные черты, красивые блестящие глаза; она разглядела жестокость и доброту, мягкость и вспыльчивость, силу и непредсказуемость, и почему-то испугалась. Она увидела счастье и трагедию, она увидела себя.

Там, во сне, Дженна подумала, что, наверное, это и есть смерть. Что это ее душа приняла телесную оболочку, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, что этот длинный мрачный молодой человек явился сюда за ее жизнью. Ей показалось, будто вся ее жизнь была ожиданием этой странной встречи.

– Значит, ты пришел, – сказала она, и это стоило ей такого усилия, что она опустилась на каменную ступеньку и закрыла глаза.

Когда она вновь открыла их, незнакомца не было, так же, как и того, второго, которого она приняла за Агнес. Значит, это был всего лишь сон. Но Дженна вдруг с ужасом осознала, что действительно сидит на ступеньке крыльца и держит в руках только что сорванные цветы. Где же кончилась реальность и началась иллюзия? Испуганная и дрожащая, Дженна вошла в дом.

Было воскресенье, и все Кэсслоу, вымывшись и переодевшись в чистое платье, уже сходили в церковь. Дженне было очень трудно сосредоточиться на службе, видя неподалеку Бенджамина и украдкой обмениваясь с ним понимающими взглядами и улыбками, какими всегда обмениваются любовники. Все по-прежнему держалось в секрете, Бенджамин еще не просил у Даниэля руки Дженны, отсрочка была вызвана более чем странными событиями, происходящими в Кокин-Милл. Уже три раза Бенджамин приходил туда, пытаясь поговорить с Деборой, и трижды она отказывалась его принять. Три раза он готов был сказать ей, что совершил непростительную ошибку, что брак между ними теперь невозможен, и все три раза Вильям Вестон и его жена со смущенным и виноватым видом сообщали ему, что их дочь еще недостаточно хорошо себя чувствует, чтобы спуститься вниз, и предлагали зайти на следующий день.

– Клянусь тебе, она знает, – говорил Бенджамин Дженне. – Я чувствую, что она уже все знает.

И теперь, безучастно наблюдая, как Агнес, нарушая закон Божий, прядет в воскресенье, Дженна размышляла о том, прав ли Бенджамин. Вся деревня оживленно обсуждала странную болезнь Деборы Вестон и гадала, что же заставило здоровую и красивую молодую девушку слечь в постель и отказываться встать. Никакая вывихнутая лодыжка не могла объяснить такого из ряда вон выходящего поведения, особенно если учесть, что Дебора по-прежнему отказывалась говорить с кем бы то ни было, в том числе с родной матерью. Некоторые сплетники зашли так далеко, что предположили, будто это Том Мэй-младший согрешил с девушкой, но поведение молодого человека было совершенно естественным и не внушало ни малейших подозрений, так что даже наиболее смелые кумушки не поверили, что он ухитряется сохранять столь невинный вид, имея нечистую совесть. Словом, история представлялась весьма загадочной.

Заметив, что они остались наедине, Агнес подняла голову от прялки.

– Когда Бенджамин собирается поговорить с отцом?

Дженна негромко ответила:

– Как только он разорвет помолвку с Деборой. Но все затягивается из-за ее болезни.

Агнес хмыкнула.

– Вовсе она не больна, не верю я в это. – И вдруг, как будто ее пронзила какая-то мысль, она резко подняла голову, и с подозрением взглянула на Дженну: – Дженна, а ты не?..

– Нет, это не я, – твердо ответила Дженна. – Это не так просто, как ты думаешь.