Шрифт:
– Дорогая моя! Можно вас поцеловать?
– Ну конечно, можно! Давайте целоваться - нам легче станет. Знаете, я даже двадцать тысяч дам ему. Бог с ним - пусть устроится без хлопот.
– Милая! Милая! Какая вы чудная! А... не сердитесь только... тому мальчишке, что вы в прошлом году обиде... т. е. которого выгнали, тоже можно что-нибудь дать?
– Ну конечно. Этот рыжий может встретить мальчишку и дать ему из двадцати тысяч - ну, хоть тысячи две.
– Да, да, это даже хорошо. Пусть приучается делать добрые дела. Какая вы чудная!.. Ну... а... с другими как?
– Погодите, дайте только время! Всех пристроим.
– Дорогая! А помните, у вас в рассказе старая дева в Троицын день ждала жениха? Как же мы с ней-то будем?
– Ах, пустяки! И вовсе она не так уж стара - ей и тридцати пяти не было. Она получит массу денег, отдохнет и посвежеет. А там, смотришь, и замуж выскочит.
– Милая! Милая! Давайте целоваться! Знаете, у вас даже лицо совсем другое стало. Честное слово! Вот посмотрите в зеркало.
Я посмотрела.
Действительно, совсем другое.
А какое - не скажу.
Прелестная женщина
– Я прямо умоляю вас, дорогой друг!
В голосе Пьера было что-то б?ольшее, чем свет-ская любезность.
Мишель посмотрел на него с удивлением.
– Я не отказываюсь от вашего милого предложения, - сказал он.
– Я только думаю, что вам вдвоем, наверное, было бы гораздо интереснее. Вы меня приглашаете потому, что хотите меня развлечь. А потом и рады будете от меня отделаться, да уж оставить меня на дороге не сможете.
– Одетт!
– позвал Пьер.
– Одетт! Иди уговаривай сама этого упрямца.
Вошла Одетт, поколыхала своими черными, толстыми, как прутья, ресницами и сказала деловито:
– Там у тебя на бюро пролилась чашка кофе и прямо на бумаги. Надо сейчас их встряхнуть или вытереть, а то они совсем расплывутся. Если бы не я, - обернулась она к Мишелю, - то прямо некому было бы присмотреть здесь за порядком.
– О-о-о!
– вскочил Пьер.
– Мои бумаги! Ведь это, конечно, ты же вывернула на них кофе!
Он сердито зашагал прочь из комнаты.
Одетт села на диван, положила ногу за ногу, тщательно подобрав платье так, чтобы было видно нижнее колено, закурила папироску, вставив ее в длинный белый мундштук с порозовевшим от ее губ кончиком, подняла брови и сказала тоном деловой женщины:
– Ужасно мне трудно с Пьером. Это такой ребенок! Я даже спрашивала совета у мужа - как можно вообще приучить человека к порядку. Но тот сам ничего не понимает.
– А где сейчас ваш супруг?
– не зная, что сказать, спросил Мишель.
– В Лондоне. Нет, в Брюсселе. Словом, в каком-то городе, где есть "Риц". Что вы на меня смотрите? Отель "Риц". Отчего мужчины всегда все так туго понимают, - покачала она головой.
Мишель виновато засмеялся.
– Слушайте, друг мой, если вы действительно меня так горячо любите, как вы уверяете, то вы обязаны оказать мне эту услугу.
Мишель никогда ее в своей любви не уверял, но отрицать не счел вежливым.
– Эту услугу вы обязаны мне оказать, - продолжала Одетт и взглянула ему в глаза проникновенным взглядом.
– Вы должны ехать с нами в Бордо. Сейчас праздники, и вам все равно в Париже делать нечего. Я берусь уговорить Пьера взять вас с собой.
– Пьер меня уже пригласил, - сорвалось у Мишеля.
– Неужели?
– удивилась Одетт.
– Ну так он умнее, чем я думала. Для меня было бы ужасно ехать с ним вдвоем. Я его, конечно, обожаю. Но ведь я обожаю его уже два года... Пьер, - крикнула она в соседнюю комнату, - Пьер, сколько времени уже длится поэтическая сказка нашей любви? А?
– Одиннадцать месяцев, - закричал Пьер.
– Одиннадцать месяцев! Боже, как долго! Пье-ер! А мне казалось, что не больше двух недель. Так вот видите, - обернулась она к Мишелю, - когда человека так долго обожаешь, то уже трудно быть с ним с глазу на глаз двое суток в автомобиле. Вы меня прямо спасете, если поедете с нами.
У подъезда кокетливого особнячка, где жила Одетт, Пьер, нервно похлопывая ладонями по рулю автомобиля, говорил сидящему рядом Мишелю:
– Мы ждем уже полтора часа! Мы должны были выехать в десять, а теперь половина двенадцатого. Это совершенно невыносимая женщина! Ради бога, дорогой мой, подымитесь, посмотрите, скоро ли она. Я не могу. Она прелестная женщина, но я боюсь, что скажу ей прямо, что она стерва.
Мишель, криво улыбаясь, поднялся по лестнице.
Одетт кричала в телефон: