— Не трогай, — сказал я спокойно, а когда он стал вырываться, силой усадил его рядом. — Не трогай. Сиди и смотри. Смотри — и поймешь, с кем предстоит иметь дело.

По щекам у него покатились слезы. Он пытался отвернуться, но я, перегнувшись через стол, придержал его голову.

— Я не хочу, Джек, я не могу, не могу!..

— Смотри, смотри, и не рвись, а не то я сломаю тебе руку.

И он тоже стал смотреть. Плакал и смотрел. Из глаз и из носа текло, но он смотрел, размазывая по лицу и по столу слезы и сопли. Впрочем, на его счастье, в кабинет очень скоро вломился капитан Тренкел с таким количеством полицейских, словно они собрались ловить сбежавшего из зверинца слона.

В распахнутую дверь с проклятьями и воплями перли, как на штурм, журналисты. Под неумолчное щелканье затворов и вспышки блицев полицейские силой оттеснили прессу назад. Рэй, мрачный как туча, прошел ко мне в кабинет.

— Я вижу, ты спокоен. Отлично, продолжай в том же духе. Голдберг! — окликнул он одного из своих сотрудников и ткнул пальцем в Хью. — Этого законопослушного гражданина — в соседнюю комнату, сними с него показания. Джерелла, иди сюда! Собери всю обертку, поищи, нет ли отпечатков пальцев. — Потом кивнул на банку: — Ты открывал ее?

— Зачем? — с обиженной интонацией спросил я. — Наш бакалейщик всегда присылает мне пикули к обеду.

— Иди к дьяволу.

Я сел за стол, забарабанил по нему пальцами, наблюдая за тем, что творится в моем кабинете. Ветерок, еще совсем недавно задувавший из приоткрытого окна, стих, и дышать в комнате, где толпилось шестнадцать человек, было решительно нечем. Рэй торопил своих подчиненных: они забрали оберточную бумагу, коробку, банку, бечевку и последние крохи моего душевного равновесия. После того, как я изложил Муни, помощнику капитана, все, что имело место быть и во что верилось с трудом, полиция молча удалилась, пройдя сквозь строй «никон» и «сони».

Рэй, ухмыляясь, обернулся ко мне. Он всегда ухмыляется, когда делает ближнему пакость.

— Мы уходим. Эту слякоть, — он показал на Хью, — вверяю твоему попечению. Да! Чуть не забыл! Мы с журналистами говорить не будем, так что готовься — сейчас они тебя начнут рвать в клочья.

До сегодняшнего дня пресса, как ни странно, мне особенно не докучала. Близко журналисты не подходили, держались на почтительном расстоянии, рылись в подшивках старых газет и в полицейских архивах, выискивая новую подробность моей биографии, передаваемой в эфир раз семьдесят в сутки. Я — не должностное лицо, жаловаться на то, что я избегаю встреч с прессой и шваркаю трубку телефона, когда мне звонят, — некому.

Кроме того, вопреки общепринятому мнению, журналисты — неглупый народ. Они не хуже меня знали, каковы шансы поймать Шефа. Никаких. Но — до сегодняшнего дня, до этой посылочки, подброшенной к моим дверям.

Мало кто из них увязался за спускавшимися по лестнице Рэем и его помощниками, — все опять полезли в дверь. Хьюберт из последних сил сдерживал их натиск.

— Дж-жеки, не могу!

Я пересек приемную и навалился на дверь всем телом.

— Лезь в окно, на пожарную лестницу! — крикнул я ему: профессии Хьюберта категорически противопоказаны фотографии его физиономии, напечатанные на всю полосу. И Хьюберт проворно полез вниз, прыгая по ржавым ступенькам. И даже нельзя сказать: повезло, что я снимал угловую квартиру. Нельзя, ибо именно в расчете на подобные непредвиденные обстоятельства я и приглядел эту конуру.

Убедившись, что Хью благополучно удрал, я отпрянул от двери, и двое журналистов под напором всей остальной оравы не устояли на ногах. Я отступил к своему письменному столу, прикрывшись им с тыла.

Кое-кто из ворвавшихся кинулся было к окнам, но я вежливо остановил их, осведомившись, кто именно их интересует — я или мой помощник. Журналисты притормозили, сочтя, очевидно, что отыщут Хьюберта потом. Это доказывало лишь, как мало знали они, с кем имеют дело. Я начал отвечать на вопросы, одновременно пытаясь понять, много ли они знают обо мне.

Да, с некоторыми моими прошлыми подвигами они были знакомы, но большинство вопросов касалось настоящего. Их интересовало, кого я выпустил из офиса через окно; какое отношение имеет он к делу; как я собираюсь выслеживать Шефа; почему он прислал мне нерожденное дитя Минди Фриберг. И прочая, и прочая.

Я не стал, разумеется, спорить: несомненно, что и плод принадлежал несчастной жертве Шефа и подкинул его мне сам убийца. То и другое было очевидно. По крайней мере, для меня. А для них, оказывается, нет.

— Салли Бреннер, Дабл'ю-Кью-Кью-Ти. Скажите, мистер Хейджи, как, по-вашему, почему Шеф прислал это вам, а не в полицию?

— Понятия не имею. Когда поймаю его, обязательно спрошу.

Затем градом посыпалось «как?», «когда?», «где?», «вы уверены, что?» «не считаете ли?..» и т.п. Я сидел тихо, пережидая этот шквал. Вперед опять вырвалась Салли:

— Не думаете ли вы, что он считает себя вашим личным врагом, вашим соперником, новым Мориарти, бросившим вызов Шерлоку Холмсу наших дней?