Бэкон почувствовал, как у него по спине бегут мурашки. На шутку это не похоже. Откуда Штарку известно его место жительства? И для чего ему понадобилось посылать записку? Пытается сбить с толку? Или наоборот, действительно хочет предостеречь? Или запугать? Лейтенант улегся на кровать и замер на несколько секунд, размышляя. Но вскоре поднялся и сделал первое, что пришло в голову (самое худшее из того, что мог сделать), — отправился к Ирене.

— Что с тобой? — встретила она его вопросом. — Ты чуть дверь не выщиб!

Бэкон протянул ей записку.

— Что это?

— Кто-то подсунул мне под дверь, — пояснил Бэкон. Ирена помолчала, читая.

— Странно… Для чего ему понадобилось писать тебе это?

— Не знаю… Очевидно одно — ему известно, чем я занимаюсь.

— Не может быть…

— Похоже, он ненормальный…

Всего лишь несколькими часами позже Бэкон уже сидел у меня дома. Я взглянул на будильник — четыре часа!

— До утра не могли подождать? — В одной пижаме было довольно прохладно. — Кофе хотите?

— Да, спасибо. — Так что случилось, лейтенант?

Он протянул мне тот же клочок бумаги, что недавно показывал Ирене.

— «Будьте осторожны! Все физики лжецы!» — прочел я вслух.

— Он устанавливает правила игры, будто речь идет о партии в шахматы или в покер. Непонятно только, чего он добивается? Зачем ему вызывать нас на поединок? Разве для него не разумнее оставаться, как и раньше, в тени?

— Наверняка Штарк догадывается, что мы его подозреваем, и защищается таким образом. Он решил напасть первым.

— И что же нам делать?

— То же, что и раньше, — работать!

— Но как поступить со Штарком?

— Может быть, он просто хочет выиграть время?

— Нет, он играет против нас!

— Успокойтесь, Фрэнк, — сказал я, положив одну руку ему на плечо, а другой ставя перед ним чашку с кофе. — Выкиньте из головы этого Штарка; мы не попадемся на его крючок!

— Слишком поздно, — заупрямился Бэкон. — Наш выбор невелик: либо продолжать игру, либо все бросить. Если мы выйдем из игры, Клингзор становится победителем.

— Ну хорошо, хорошо! — сдался я, обжигая губы горячим кофе. — Значит, мы в игре… Тогда скажите, лейтенант, каков, по вашему мнению, смысл послания Штарка?

— Откровенно говоря, не знаю…

— Хочет, чтобы мы засомневались в достоверности собранных нами показаний? Намекает, что кто-то лжесвидетельствовал?

— Похоже, что так. Только получается, что его слова не помогают, а, наоборот, замедляют дальнейшее расследование. Он же не указывает, кто этот лжесвидетель. Понимаете? Он посеял в нас зерно сомнения; с одной стороны, как бы подтверждает, что мы на верном пути, но теперь мы будем ломать голову над тем, кто же нас обманывает…

— Я и говорю: неистребимая гидра неопределенности…

— И ведь добился своего! — с досадой ударил Бэкон кулаком по столу. — Мы теперь вообще не сможем никому доверять… — Он задумался, потом сказал тоном, не терпящим возражений: — Жду вас в кабинете, профессор! Думаю, есть человек, который может помочь нам в этом деле…

Несмотря на то что была суббота, старое здание, где находился кабинет Бэкона, не оставалось совершенно безлюдным. В коридорах мимо меня проходили солдаты, несущие в руках коробки и папки с бумагами, а с полдюжины штатских корпели за письменными столами, заполняя бланки и просматривая почту. Я прибыл в начале десятого, и целое утро мы провели возле кодирующего устройства, готовя к отправке по телеграфу длинное сообщение, старательно составленное Бэконом. Только к вечеру получили долгожданный ответ. После расшифровки послания мне стало ясно, что нашим заокеанским корреспондентом являлся не кто иной, как сам Джон фон Нейман.

— Как же мне раньше не пришло в голову? — сокрушенно сказал я.

— А ведь парадокс Эпименида лег в основу знаменитой теоремы Геделя! Тем не менее я тоже не узнал эту фразу… — Бэкону, очевидно, было по-настоящему стыдно. — Что ж, зато мы сделали шаг вперед.

— Фраза «Все критяне лжецы» так же ничего не значит, как и «Все физики лжецы», если она не произнесена соответственно одним из критян или одним из физиков…

— А нам как раз физик говорит, что все физики лжецы…

— Вот именно, — подхватил я. — Это все равно, как если бы я сказал: «Я — лжец», или: «Мои слова — ложь». Однако если в самом деле так, то я говорю правду. А если я говорю правду, значит, фраза не верна. А если она не верна, значит, я лжец, то есть говорю правду… И так ad infinitum [64] … Типичный возвратный парадокс!