— Мистер Квигли! Остин! Пит! Есть здесь кто-нибудь?

Конечно, они жили в задней части дома. В Кембридже большинство магазинов, хозяева которых живут здесь же, за стенкой, называется киосками: это значит, что в них продаются бакалейные товары, сигареты, бутерброды, а не ванны и унитазы. Аптека Квигли больше походила на один из таких киосков, чем на солидные фармацевтические заведения вроде аптеки Скендриана, Колониальной аптеки или аптеки Гурон. Может быть, хозяева ожидали, что местные посетители позвонят в звонок у прилавка или просто постучат в дверь их квартиры?

Сиси и Остин устояли против искушения установить у себя компьютер. В глубине торгового зала на прилавке стоял старомодный механический кассовый аппарат. Рядом с ним не было никакого звонка. Не было и объявления, что делать, если вам нужна помощь. Часть прилавка с правой стороны была отгорожена — возможно, для того чтобы видом медикаментов лишний раз не искушать местных наркоманов; слева между витринами со скудным набором расфасованных по бутылкам антигистаминных средств и еще более скудным ассортиментом диетических препаратов и витаминов находился небольшой барьер — видимо, для того чтобы держать покупателей на отведенной для них территории. Я ожидала, что Остин просунет голову в дверь за кассой и, вытирая с губ следы яйца, съеденного на завтрак, отправит меня восвояси, но царившую вокруг тишину нарушал только приглушенный вой Макса да звук моих собственных шагов.

К тому времени мне уже следовало понять, что никто не ответит, но я чувствовала настоятельную необходимость представить какое-нибудь достаточно шумное доказательство моих честных намерений тому, кто мог войти с улицы следом за мной.

— Мистер Квигли! Остин! Это Холли Винтер. Где вы? С вами все в порядке?

Он ответил на мои вопросы тем единственным способом, на какой был способен. Если вы плашмя лежите на полу среди сотен бутылок с таблетками и вороха рецептов, это достаточно красноречиво говорит, что с вами не все в порядке, особенно когда охотничий нож с деревянной ручкой торчит из вашей груди.

Остин Квигли и при жизни не отличался особой резвостью, и хоть я как-то невзначай сказала, что можно же хоть чем-то его расшевелить, охотничьим ножом это сделать не удалось. Я подошла немного поближе, чтобы лучше его рассмотреть. Хоть все мои медицинские познания ограничиваются ветеринарией, я понимала, что он, возможно, еще жив, и прекрасно отдавала себе отчет в том, что никакие мои усилия ему не помогут. Нож вошел в его грудь по самую рукоятку. Я не боюсь вида крови — ведь я все-таки женщина. Я вполне могла бы ухватиться за ручку ножа и вытащить его, если бы была уверена, что не сделаю только хуже.

Над головой Остина на стене висел телефон, но пробраться к нему можно было только через груду бутылок и обрывков бумаги, а потом встать над самым телом. Как бы то ни было, не стоило подходить к стене и прикасаться к телефону. Интуиция меня не обманула, и в глубине аптеки, в жилом помещении, оказался еще один аппарат. Комната — сочетание кухни, гостиной и столовой — в отличие от торгового зала не подновлялась, и Пит не занимался доводкой ее стен. В облупившейся эмалированной раковине громоздилась всевозможная посуда, которую Остин и Пит не мыли со дня смерти Сиси. На газовой плите стояли две железные сковородки, и запах прогорклого жира висел в воздухе. На обоих окнах шторы были задернуты, — полупрозрачные, желтоватые шторы, напоминавшие человеческую кожу. Чтобы зажечь свет, я локтем нажала на выключатель у задней двери и, натянув рукав свитера на ладонь левой руки, взяла телефонную трубку. Большой черный телефон оказался с кнопками вместо диска, и я при помощи карандаша набрала номер 911.

Я осталась в грязной комнате ждать прибытия «скорой помощи» и полиции. Я не садилась. Возможно, это покажется безумием, но, прислушиваясь к вою сирен, я принялась рассматривать ленты, картины и всевозможные призы на стене рядом со столом. На стене также висели фотографии в рамках: одна Леди, три Макса, четыре или пять фотографий других пойнтеров, но ни одной фотографии Пита я не увидела. Большинство призов были завоеваны двумя собаками, чьих имен я не знала, несколько принадлежало Максу. За двумя кубками средних размеров, покрытыми толстым слоем пыли, стоял небольшой, совершенно чистый серебряный кубок с выгравированным на нем именем другой собаки — Серебряный Реджис. Я сразу догадалась. Он принадлежал одному из пойнтеров Мими, охотничьей собаке Эда Николза — Реджису. Более того, если все остальные награды были завоеваны на собачьих выставках, то этот кубок, судя по надписи, был получен на полевых соревнованиях охотничьих собак, в которых Эд Николз, должно быть, участвовал. Или участвовал кто-то другой за него.

Впоследствии я обсуждала это с Ритой, и она убедила меня, что я вовсе не такая уж хладнокровная и бесчувственная. Она говорит, что я вытеснила тревожные мысли о том, кто нанес Остину удар ножом и не стану ли я следующей жертвой, более утешительным, близким мне, хоть и достаточно озадачивающим вопросом, а именно: откуда здесь приз, полученный охотничьей собакой Эда Николза? Я билась над ним, пока вой сирен не прервал течение моих мыслей.

Прежде всего Кевин протащил меня через весь торговый зал, выволок на улицу и запихнул на заднее сиденье черно-белой полицейской машины с синими мигалками на крыше. Фамилия Кевина говорит о том, что в жилах его течет ирландская кровь. О том же говорит и цвет его лица. Когда он волнуется, лицо его краснеет, когда злится — оно краснеет еще больше.

— Тебе было приказано держаться отсюда подальше, — сказал он. — Ты что, забыла? Видно, тебе изменяет память, поэтому позволь кое о чем тебя спросить. У меня есть для тебя тест на проверку памяти. Когда сюда прибыли полицейские, что они перво-наперво сделали?

— Заглянули наверх.

— Хорошо. Конечно. Правда, не знаю, на кой им было хлопотать, ведь ты, наверное, уже все проверила.

— Нет. Я ничего не проверяла.

— Так, так. Теперь второе. Что было у полицейских в руках, когда они поднимались наверх?