Ждите, я скоро.

Ваша Луиза».

– И что же ей подвернулось? – спросил Пастор.

– Мой отец. Самый маленький тонкинец в Тонкине. Она-то сама была рослая девушка из двенадцатого округа, где заводы Тольбиак, представляешь себе? Склады Берси. Вот там я и вырос.

– Если это называется вырос.

– В винном погребе. Отличный был погребок.

Расследование Пастора тоже продвинулось мало. Анализ отпечатков пальцев на кузове «BMW» не дал ничего. Владелец машины был неженатый и мелочно-аккуратный дантист, не снимавший перчаток со дня открытия СПИДа. Поскольку убийцы оказались столь же аккуратны, его машина была единственной в Париже, не имевшей на своей поверхности никаких отпечатков пальцев. Даже автомеханик после недавнего ремонта вытер кузов за собой.

По совету Тяня Пастор сделал запрос обо всех случаях срочного вызова полиции, зарегистрированных в ночь, когда женщина была сброшена на баржу.

– Может быть, она отбивалась, когда ее запихивали в машину, может, орала, кто-нибудь услышал и вызвал полицию.

– Может быть, – согласился Пастор.

В ту ночь в Париже и его пригородах кричали триста две женщины. Полиция выезжала на вызовы двести восемь раз. Преждевременные роды, приступы острого аппендицита, бурные оргазмы, семейные разборки, мгновенно стихающие при виде полицейской формы, – словом, ничего серьезного. Пастор пообещал себе проверить остальное.

Фотография спящей красавицы не вызывала ни у кого никаких ассоциаций. Если некоторые деловые женщины отсутствовали в одном месте, то непременно и с большой выгодой для себя присутствовали в другом. Пастор одну за другой обходил те газеты, которые могли себе позволить содержать репортеров или спецкорреспондентов. Их было больше, чем он полагал. Ему понадобится еще несколько дней, чтобы обойти все.

***

И наступил тот вечер, когда у инспектора Карегга – крепкого парня с бычьим загривком, одетого при любой погоде в летную куртку с меховым воротником, – кончились скрепки. Карегга был нетороплив, методичен и влюблен в молоденькую косметичку. Он только что закончил печатать обстоятельный рапорт о краже, отягченной непристойными действиями (эксгибиционизмом). Кражу он охотно простил бы, но эксгибиционизм был Карегга отвратителен с тех пор, как он встретил любовь во всей ее чистоте. Минуту Карегга думал, у кого бы занять скрепку, столь необходимую для скрепления рапорта воедино. Он выбрал коллегу Пастора. Пастор славный парень, неизменно веселый и ненавязчивый, он оказывает кучу услуг куче людей, не извлекая при этом для себя ни малейшей выгоды. Пастор всегда свободен. Он спит у себя в кабинете. Благодаря Пастору, заменившему его на дежурстве, Карегга смог впервые провести ночь с Кароль. (Честно говоря, в ту ночь ничего между ними не произошло. Карегга и Кароль только мечтали о будущем. К его непосредственному строительству они приступили назавтра, в шесть тридцать утра.) Пастор работает в одном кабинете с крошечным вьетнамцем, по матери французом, который весь день заполняет бланки медицинской страховки. Кабинет Ван Тяня и Пастора был за стенкой от Карегга. В силу всех этих соображений (профессиональных, общечеловеческих и пространственно-топографических) инспектор Карегга вошел в тот вечер в пристанище Тяня и Пастора. Оба инспектора стояли рядом, спиной к двери, и наблюдали, как зимняя ночь белой пылью припудривает городские фонари. Они не обернулись. Ни за что на свете Карегга не взял бы скрепку без спроса. С другой стороны, прямо-корыстный переход к делу (дескать, Пастор, дай-ка скрепку) ему претил. Таким образом, размышляя о том, как бы обозначить свое присутствие, Карегга увидел на столе у Пастора снимок. Снимок был из их лаборатории и изображал красивую девицу на куче угля. Немного подбитую, но красивую. Что подтверждал увеличенный снимок лица. В своей грубоватой манере немногословного штангиста инспектор Карегга сказал:

– А я ее знаю.

Пастор медленно обернулся. Лицо у него было усталое.

– Что ты сказал?

Инспектор Карегга повторил, что знает, кто она.

– Ее зовут Джулия Коррансон, она журналистка из «Актюэля».

Каскад розовых таблеток низвергся на пол. Когда Ван Тянь вспомнил про свой тюбик успокоительного, он был совершенно пуст.

Зазвонил телефон.

– Пастор, ты?

На том конце провода задыхающийся от профэнтузиазма полицейский голос кричал:

– Ну все, мы знаем, кто девица!

– Я тоже, – сказал Пастор.

И повесил трубку.

Я, со своей стороны, пораскинул мозгами. Медсестра из мэрии одиннадцатого округа хотела сделать нашего Калоша наркоманом, а Хадуша замели с пакетом таблеток. Зная, что мне не поверят, Хадуш не дал мне встать на свою защиту. Он предпочел выпутываться сам. Но вот прошла неделя, а Хадуш не возвращается. Отсюда вывод: нужна помощь.

Я принял единственно возможное решение: отыскать эту наркомедсестру и заставить ее во всем признаться. А посему я отрядил старого Калоша в мэрию. Он должен вызвать вышеозначенную медсестру на дом, под тем предлогом, что его порция грез подходит к концу. Он записался куда следует, его заверили, что она явится к нему в 16.30, и теперь я сижу у Калоша в платяном шкафу. Возбужденный надеждой на новую встречу, Калош не может усидеть на месте.

– Одно тебе скажу, Бен, пикантная женщина!

– Замолчи, Калош, она же может услышать! Возьмет и явится! – говорю я, сидя на корточках среди его старых костюмов и самопальных шузов. Шкаф Калоша пахнет прошедшим временем совершенного вида.

– Ослепительная улыбка, глаза как звезды, ты сам увидишь!

– Да если ты не перестанешь болтать, я вообще ничего не увижу. Она поймет, что ты не один, и отвалит!

– С тех пор как я ее увидел, я все время думаю о ней.

Мне не видно Калоша, но слышно, как он топает по комнате. Он принарядился. Ботинки со страшным скрипом вспоминают пятидесятые годы.

– А какая проказница! Знаешь, она дала мне лекарство и погладила по ладони…

Честно говоря, он так взвинчен, как будто и вправду съел весь этот взрывпакет. Я начинаю опасаться за дальнейший ход операции.

Тук-тук – а вот и дальнейший ход.

Шаги Калоша смолкают.

Опять «тук-тук». Калош не двигается с места. Яростный шепот с моей стороны:

– Да открывай же, дьявол!

Положение безнадежное. Он окаменел. Он обратился в лед. И, скрючившись в платяном шкафу, я внезапно понимаю, почему уделом Калоша стало безбрачие.

На этот раз раздается ТУК-ТУК-ТУК!

Если я по-быстрому не приму какое-нибудь решение, пикантная женщина свалит, как сваливали до нее все женщины в жизни Калоша, потому что он зазывал их к себе и никогда не впускал. Поэтому я выскочил из шкафа, пробежал квартиру и настежь открыл дверь.

– Спите вы, что ли, – сквозь зубы говорит огромная белобрысая баба, отшвыривает меня в сторону, как полузащитника, и оказывается перед остолбеневшим Калошем.

– Ну, давай, дед, выкладывай.

Калош нем. Мамонтша поворачивается ко мне: