Я сбросил с себя рубище нищего, до сих пор прикрывавшее мою грудь, и заговорил громко, угрожающе:

— Праздник кончился. И уже не двенадцать колец будут мишенью для моих стрел.

С этими словами я пустил стрелу, попавшую в шею Антиноя как раз в тот момент, когда он поднимал наполненный до краев серебряный кубок с вином. Ангиной рухнул на пол, захлебываясь кровью, хлынувшей из раны на шее и изо рта. Упали на пол и кубок с вином, и еда, к которой он уже протягивал руку.

Охваченные ужасом женихи попрятались за колоннами и в углах зала, ища глазами оружие, которое мы с Телемахом предусмотрительно спрятали.

— Ты убил самого благородного и сильного из молодых мужей Итаки, и это преступление станет для тебя смертным приговором, — закричал Ктесипп, не показываясь из-за колонны.

— Почему вы прячетесь? Куда подевалась ваша наглость? Куда подевалась ваша спесь? — сказал я, обращаясь к женихам. — Вы надеялись, что меня нет в живых, и стали грабить мое добро, вы спали с моими рабынями и бесстыдно навязывали себя моей супруге, а теперь вы все умрете собачьей смертью, поплатившись за свою подлость.

Женихи в ужасе попадали на колени, поняв наконец, кто перед ними.

Ответить мне осмелился один лишь Эвримах.

— Если ты действительно Одиссей, — сказал он, — то надо признать, что ты во многом прав. Но Антиной, а он главный из тех, на ком лежит вина за все зло, уже мертв. Это он подстрекал нас всех, не только потому, что рассчитывал стать избранником Пенелопы, но и потому, что хотел убить Телемаха и стать царем Итаки. Теперь мы просим у тебя прощения и готовы возместить золотом и скотом весь ущерб, который причинили тебе за эти годы.

Так я получил подтверждение того, что Пенелопа отличала Антиноя. Это бесстыдно подтвердилЭвримах. Я хорошо знаю, как нетрудно врать, и потому смогу отделить правду от лжи, поглядев в глаза Пенелопы. Самому мне обман дается легко, но так же легко я догадываюсь, когда обманывают другие. Глаза не лгут. Но сейчас главным для меня была месть — пока женихи не опомнились и не приготовились к защите, воспользовавшись численным превосходством и призвав на помощь служанок.

— Даже если вы захотите расплатиться всем своим добром и добром ваших отцов, — крикнул я, — вам не удастся остановить меня. Мне не хочется пачкать вашей грязной кровью стены этого дома, но я без труда найду тех, кто их отмоет, и художников, которые их распишут, после того как отомщу вам за все.

Объятые ужасом женихи выглядывали из углов зала и из-за опрокинутых столов, где они попрятались, а те, кто похитрее, пытались отпереть двери, чтобы спастись бегством.

— Раз так, раз нам не приходится рассчитывать на милость, а наше предложение о щедрой выплате долга отвергнуто, -воскликнул Эвримах, — обнажим наши мечи и все вместе примем вызов спесивого Одиссея.

С этими словами он первым бросился на меня, но я сразу же пронзил его грудь убийственной стрелой. Тут ко мне подбежал с кинжалом Амфином, но Телемах всадил ему в спину стрелу, и тот рухнул на пол, ударившись лбом о каменную ступеньку так, что голова его издала глухой стук, как тыква.

— А теперь беги за оружием в кладовую, — велел я Телемаху, — потому что стрелы на исходе, а я пока продержусь с помощью обоих пастухов.

Эвмей и Филесий прикрывали меня с боков, отражая своими мечами удары наступающих женихов. Мои верные пастухи бились умело и яростно, с каким-то радостным подъемом.

Телемах принес оружие, и расправа продолжилась. Женихи падали один за другим с вытаращенными от ужаса глазами и искаженными смертными судорогами лицами. Но вот козопас Меланфий бросился в кладовку, оставленную Телемахом незапертой, и притащил женихам с дюжину стрел и несколько щитов, а затем побежал туда еще раз — за новым оружием.

— Беги, Эвмей, — сказал я пастуху, — и накажи предателя: он принес оружие и поставил под угрозу нашу жизнь.

Эвмей подбежал сзади к Меланфию, сгребавшему оружие, и сбил его с ног ударом по затылку. Потом связал ему вместе руки и ноги и подвесил предателя на крюк, вбитый в балку.

— Теперь ты будешь висеть здесь, — сказал он, — пока нс испустишь дух, так что у тебя останется время пожалеть о своем подлом прислужничестве женихам, когда здесь не было Одиссея.

Меланфий стенал и со слезами просил прощения, по Эвмей, прихватив побольше оружия, запер дверь кладовой, оставив его на крюке, как свинью, готовую на убой.

Чайки с громкими криками носятся так низко над дворцом, что мои глаза не поспевают за ними. Эти глупые морские птицы ныряют вниз, едва не задевая крышу, потом взмывают в небо, почти растворяясь в нем, и снова падают; по мере их приближения крики становятся все громче.

Нет ничего необычного в шумном кружении чаек над Итакой, но сегодня их голоса пронзительнее, чем обычно, словно они там, в небе, почуяли, что во дворце происходит что-то ужасное.

Наконец, чайки улетели. Лишь одна из них продолжает почти неподвижно парить в воздухе, издавая зловещие вопли, словно хочет мне что-то сообщить. Чувствуют ли чайки запах крови? То, что я увидела из-за занавеса над лестницей, привело меня в ужас. Какое страшное зрелище! Как жаль бедного гордого Антиноя! А ты, глупая чайка, убирайся подальше, не поднимай шума там, где умирают люди.