— Твой рассказ соответствует действительности, — сразу же отозвалась Пенелопа, — но это вовсе не означает, что ты — Одиссей. Мне известно, что Одиссей перед всеми похвалялся этим своим творением и наверняка рассказывал о ложе ахейским воинам во время долгой осады по ночам, которые они проводили в беседах в ожидании нового дня. Разве ты не говорил, что тоже слушал его рассказы? Мы знаем, что Одиссей разжигал большой костер и, усадив вокруг огня своих товарищей, рассказывал им об Итаке, о своей охоте на диких кабанов, о шраме, об огороде, возделываемом отцом его Лаэртом, о стадах свиней и о дубовых рощах, где так много желудей. Ну и конечно же — о своем доме, о ложе, построенном собственными руками, и о Пенелопе. Рубец же, который ты предъявил нам как опознавательный знак, можно увидеть у многих мужчин, к тому же, помнится мне, он был у Одиссея на правой ноге, хотя няня Эвриклея утверждает, что кабан пропорол его левую ногу и шрам у царя Итаки на левой ноге, как у нашего гостя. Не знаю уж, что достовернее -мои воспоминания или воспоминания очень старой няни с ослабевшей памятью.

Истина зыбка и расплывчата, как морская волна, и каждое мое воспоминание Пенелопа упорно отрицала, сразу находя доводы, ставящие мои слова под сомнение. Не знаю, верила ли она сама в то, что говорила.

— А теперь я расскажу такое, — продолжала она, — чего Одиссей, скорее всего, никогда не рассказывал своим товарищам и чего ты поэтому знать не можешь.

У каждого мужчины есть свои секреты. Вот и Одиссей, как и Ахилл, и некоторые другие воины, которые потом сражались геройски, делал все возможное, чтобы не ехать на войну. Когда вожди ахейцев, направляясь к троянским берегам, проплывали мимо Итаки, Одиссей натянул на голову шутовской колпак, запряг вместе вола и осла и стал пахать прибрежный песок и засевать его солью. Но это ему не помогло, потому что военачальник ахейцев Паламед взял из колыбели маленького Телемаха и положил его перед плугом. И Одиссей сразу же остановил животных, показав тем самым, что он в своем уме. И тогда ему тоже пришлось взять оружие и отправиться на войну вместе со всеми.

Телемах смотрел на меня испуганно и недоверчиво.

— Да, действительно был такой случай, но я хотел о нем забыть.

— Об этом здесь, на Итаке, знают все, — сказала Пенелопа, — но Одиссей, конечно же, никогда не рассказывал о нем своим товарищам, так что тебе он неизвестен. Вот потому-то ты и не вспомнил о нем, доказывая, что ты — Одиссей.

— У памяти свои пути, и настоящий Одиссей, сидящий сейчас перед тобой, не хотел вспоминать о случае, которого до сих пор стыдится. Этот позорный поступок — свидетельство того, что я хотел остаться на Итаке с Пенелопой и Телемахом вместо того, чтобы отправиться на Троянскую войну.

— Всему можно найти оправдание, — холодно молвила Пенелопа, — но мне кажется, что этот случай тебя удивил и тебе стало стыдно за царя Итаки. Настоящего Одиссея такое не удивило бы, ибо он сам был героем этой истории, и не вызвало бы чувства стыда, ибо ему известно, что я все знаю.

Получилось, что гордость и стыд обернулись против меня, и Пенелопа еще раз показала, что она хитрее хитроумного Одиссея.

Тяжелое молчание повисло после слов Пенелопы. Телемах, огорченный и разочарованный, смотрел в пол, и тут в большой зал вдруг явился глашатай Медонт и объявил о новой угрозе.

— В городе говорят, что родные и друзья убитых женихов взяли в руки оружие и все вместе решили отомстить за них.

— Значит, на нас готовятся новые нападения, — сказал Телемах, — и снова нам придется вступать в бой и обороняться. Первую и худшую беду мы одолели, пролив много крови, но нельзя же продолжать расправу, мы не можем убить половину жителей острова.

Тут взял слово я и сказал, что нужно немедленно позвать певца Терпиада, которому мы даровали жизнь, и объявить в царстве праздник с веселой музыкой и песнями по случаю возвращения Одиссея, чтобы жители города узнали правду и перестали валить всю вину на нас.

Телемах сразу же одобрил мое предложение, но Пенелопе было угодно охладить наш пыл.

— Я могу согласиться с этим мнимым возвращением Одиссея, чтобы друзья и родные убитых не явились сюда мстить за расправу над женихами, которую те сами спровоцировали своими злодеяниями. Но эта ложь принесет мне лишь новые страдания, и не думайте, что она заставит меня признать царя Итаки в нищем бродяге, которого мы приняли в нашем доме. Признать Одиссея должно мое сердце.

— Цель празднеств не в этом, — холодно заметил я Пенелопе. Итак, той ночью была разыграна странная церемония, для меня очень мучительная, но еще более мучительная для Пенелопы: Терпиаду было велено петь во весь голос, чтобы пение его было слышно на улице.

Между тем над островом поднялся сильный ветер; он завывал в окнах и свистел под дверями, разнося по улицам Итаки вместе с сухой пылью праздничные песни и крики.

— Я хорошо знаю этот ветер, налетающий с неведомых земель. Он называется Эвром и любим мореплавателями. Но крестьяне ненавидят его, потому что он иссушает землю и вредит посевам.

— Вижу, ты, как и все странники, разбираешься в ветрах, дующих и на суше, и на море, — заметила Пенелопа.

Тогда я подошел к самой красивой из служанок, обхватил ее за талию, притянул к себе и на глазах у Пенелопы закружил с ней по большому залу под звуки цитры, сопровождавшие высокий и мелодичный голос Терпиада. А после танца — Терпиад, как ему было приказано, продолжал еще петь — я подошел к Пенелопе.

— Ничтожная и жесточайшая из женщин, — сказал я ей, — боги наградили тебя упрямым сердцем, не желающим признавать мужа, который переплывал бурные моря и преодолевал всяческие опасности, чтобы достичь супружеского крова. Я велю няне приготовить мне отдельное ложе и не попрошу тебя принять меня на своем, которое сделал собственными руками. Я ничего уже не жду от такого каменного сердца, как твое, ибо знаю, что его не смягчить, да и вряд ли еще хочу этого. Итак, пусть наши судьбы разойдутся. Мне лишь остается дождаться, когда будут готовы заказанные тобою прочные сандалии, и тогда я снова пущусь в путь по дорогам мира.