На другой день выяснилось, что наш самолёт улетел без нас со срочным грузом, а мы вылетим другим самолётом, через сутки. Выяснилось также, что моего паспорта по-прежнему нет. Снова телефонные переговоры. Оказалось, паспорт действительно был отослан в Крайстчерч со специальным курьером, но когда курьер с моим паспортом в кармане прилетел в Крайстчерч в день моего предполагаемого отлёта из Новой Зеландии, он не пошёл в штаб антарктических операций. Вместо этого он задал диспетчеру аэропорта только один вопрос — когда и откуда вылетает на север самолёт американской антарктической экспедиции. Ему ответили, что самолёт улетел час назад, на несколько часов раньше, чем предполагалось. Ага, решил гонец, раз так, хозяин паспорта уже летит сейчас в сторону Гавайских островов. Но ведь Гавайи — это уже Америка. И первое, что там скажут русскому, — «Покажите ваш паспорт». А это значит — он, сержант морской пехоты, не выполнил задания. Гонец не размышлял долго. Он лишь задал диспетчеру ещё один вопрос: «Когда вылетает ближайший рейсовый самолёт в Гонолулу?»… Оказалось, через полчаса. «О'кэй! — воскликнул гонец. — Дайте мне один билет на этот рейс. И отнесите стоимость билета на счёт американского посольства в городе Веллингтоне.»

Гонец знал, что рейсовые «боинги» летают значительно быстрее, чем экспедиционные грузовые самолёты. И за десять часов полёта «боинг» обгонит тихоход. Так и произошло, и когда самолёт экспедиции садился на базе «Хиким» рядом с международным аэропортом Гонолулу, курьер уже поджидал его, заранее предвкушая, как все удивятся и будут восхищаться его оперативностью. Можете представить себе его удивление, когда он узнал, что все пассажиры, которые собирались лететь в Америку, остались в Новой Зеландии. «А русский учёный?» — спросил он с надеждой. «И русский тоже», — был ответ. И тут только морской пехотинец понял, что в логичной цепи своих рассуждений, которые привели его сейчас на Гавайи, он забыл подумать об одном: как можно улететь из такой хорошо охраняемой пограничным и таможенным контролем страны, как Новая Зеландия, без паспорта. Тут гонец понял, что он, пожалуй, поторопился и принял на себя слишком много оперативных решений. И он послал в своё посольство и нам в Крайстчерч телеграмму примерно такого содержания: «Прилетел в Крайстчерч с опозданием, самолёт в Америку уже улетел. Купил за счёт посольства билет на первый рейсовый самолёт Гонолулу, чтобы привезти туда паспорт Зотикова. Нахожусь в Гонолулу на базе Хиким.

Выяснил, Зотиков сейчас Новой Зеландии, его паспорт у меня, жду указаний, что делать паспортом Зотикова и куда и как лететь мне самому»…

Посольство ответило сразу, и тоже в два адреса, примерно так: «Подождите прилёта Зотикова в Гонолулу и ни в коем случае не летите обратно рейсовым самолётом за счёт посольства». Мы представляли, как болят сейчас головы у ребят в американском посольстве, ведь им надо будет чем-то объяснить необходимость полёта сержанта в Гонолулу, чтобы списать деньги, потраченные на билет. Но нам некогда было смеяться. У нас были свои проблемы: как улететь из Новой Зеландии, если твой паспорт находится на Гавайях и между вами около десяти тысяч километров океана. И вот тут я увидел, как работают другие деловые американцы — мои друзья из антарктической программы США. За несколько часов, оставшихся до моего отлёта, они сделали так, что в далёком Гонолулу мой паспорт просмотрел и списал основные данные консул Новой Зеландии, который, по счастью, там оказался. Это был официальный чиновник новозеландского МИД, и когда он телетайпом прислал в пограничную службу Крайстчерча все данные — это было почти всё равно, что паспорт.

Почти, но не совсем — не хватало фотографии и образца подписи, чтобы пограничникам было ясно, что я — это я. Но это было уже проще. Те же друзья письменно поручились, что я тот, за кого себя выдаю. Таможенный офицер Новой Зеландии пожал руку, пожелал счастливого пути, и очень быстро я оказался в салоне самолёта, летящего далеко-далеко на север — на Гавайские острова.

На память об этом эпизоде в моём международном паспорте количество пограничных штампов о въезде в Новую Зеландию стало на один больше, чем количество штампов о выезде из неё.

К сожалению, количество штампов «въезд» и «выезд» быстро сравнялось. Через год мне пришлось теперь уже въезжать в Новую Зеландию, на этот раз не имея с собой паспорта вообще.

Антарктида не стала менее суровой, чем была когда-то, и время от времени полярникам одной страны приходится помогать коллегам из другой. Много раз советские лётчики спасали участников других экспедиций, но случилось несчастье и у нас. 2 января 1979 года в Молодёжной, нашем антарктическом центре, при взлёте потерпел аварию самолёт Ил-14, раненых надо было срочно вывезти на Большую землю, и такой землёй была Новая Зеландия. Я находился на американской базе Мак-Мёрдо, когда это случилось. Уже через несколько часов после того, как здесь была получена телеграмма с просьбой о помощи, на Молодёжную вылетел тяжёлый самолёт. Я остался в радиоцентре Мак-Мёрдо, чтобы ликвидировать языковый барьер. Ведь начиная с вылета самолёта из Мак-Мёрдо и до его возвращения поддерживалась непрерывная связь с Молодёжной.

Первая телеграмма, которая через меня ушла в Молодёжную сразу написанной по-русски, только латинскими буквами, была такого содержания:

«Из Мак-Мёрдо в Молодёжную:

1. Самолёт Геркулес С-130 с позывными икс дельта альфа ноль три вылетает в 2.00 Гринвича четвёртого января со станции Мак-Мёрдо через Южный полюс на Молодёжную.

2. Сообщите высоту вашей посадочной полосы над уровнем моря, её длину, положение. Сообщите наличие авиатоплива и его тип.

3. Сообщите, какие повреждения у пострадавших и сколько их полетит в Мак-Мёрдо.

4. На борту нашего самолёта будут находиться врач и два его помощника.

5. В качестве переводчика летит советский учёный Эдуард Лысаков.

6. Сообщайте каждый час авиапогоду.

7. Сообщите частоту и расположение вашего приводного маяка»…

Постоянно включённый телетайп лениво печатал время от времени какие-то бессвязные буквы и цифры. Это шла помеха. Потом вдруг он срывался на чёткую и быструю очередь сообщения и снова замолкал. Я хватал широкую жёлтую ленту с абракадаброй русских слов, написанных латинскими буквами, делал перевод её на нормальный русский — для себя, а потом на английский — для штаба операции по спасению. После этого часть телеграмм сразу передавалась на затерянный где-то в воздухе в тысячах километров от нас самолёт. Лететь ему до Молодёжной предстояло около пяти тысяч километров.

Прямой контакт с Молодёжной удалось установить, лишь когда он подлетел туда совсем близко. Самолёт вылетел от нас утром, и только в десять вечера советский радист «Питер» (Петя, по-видимому) из Молодёжной передал сообщение о том, что самолёт ожидается там через 10 минут. Передал — и телетайп снова замолчал. Десять минут прошло, двадцать. Вокруг телетайпа собрались и лётчики, и матёрые командиры, и усталые девочки и мальчики в матросских формах — радисты. И, конечно же, пошли какие-то атмосферные разряды, помехи. Но вдруг телетайп, лениво печатавший какую-то чепуху из букв и цифр, снова чётко, скороговоркой заговорил, как всегда неожиданно, быстро написал что-то и умолк. Я схватил ленту и сначала ничего не понял: буквы были латинские, но русские слова из них не складывались. А потом — дошло. На ломаном английском далёкий русский Питер телеграфировал: «Самолёт есть земля. Все хорошо».