«Мерседес» снова подбирался поближе, угрожающе сверкая на солнце.

— И не жалко же людям такую машину гробить, — посетовал вслух Лапшин, вставляя новую обойму.

— Это их проблемы, — буркнул Бондарев. — Меня больше интересует, есть у здешней полиции вертолёты или нет.

Лапшин вспомнил местных полицейских, развращённых морем, солнцем и морепродуктами, презрительно хмыкнул и сказал, что вряд ли.

— Тогда у нас есть ещё пара минут, — сделал вывод Бондарев и резко свернул вправо, оказавшись на узкой улочке, изобиловавшей маленькими магазинчиками и многочисленными изгибами. Набрать здесь приличную скорость было невозможно, и Лапшин живо представил, чем всё это кончится — «мерс» упрётся им в зад и будет так же медленно ползти по этим закоулкам, медленно расстреливая их «Тойоту» из автомата. Всё это будет долго, шумно и бесперспективно.

Лапшин только собрался изложить свои соображения Бондареву, как тот предупреждающе рявкнул:

— Помолчи, Лапша!

— Ла… — начал было Лапшин, держа неотстающий «мерс» в поле зрения, но тут его вдруг подбросило под потолок, «мерс» куда-то пропал, что-то большое с грохотом обрушилось на «Тойоту», Бондарев зачем-то дважды просигналил, после чего грохот падающих предметов стал ещё оглушительнее. Лапшин свалился на пол, потом поднялся, свалился снова, опять поднялся, чувствуя лёгкое головокружение, и увидел, как на Бондарева накинулось нечто большое и белое.

Лапшин машинально ткнул ствол «беретты» в это «нечто» и нажал на спуск. Воздух со свистом вырвался из разрыва в подушке безопасности, подняв дыбом волосы на голове Лапшина.

— Хватит играться, — недовольно проговорил Бондарев, вываливаясь из машины. Только теперь Лапшин сообразил, что «Тойота» стоит посреди небольшого одёжного магазина, почти упёршись в дальнюю его стену. Позади «Тойоты» остались остатки высаженной стеклянной витрины, сбитые и покорёженные металлические стойки, изуродованные манекены и очень много сваленной на пол одежды. Где-то посреди этого хаоса вопили благим матом продавцы. Лапшин мог бы ещё долго и заворожённо наблюдать за картиной конца света в одном отдельно взятом магазине, но Бондарев схватил его за плечо и поволок в задние комнаты магазина, откуда маленькая железная дверь выводила во двор. Лапшину в это время казалось, что мозги его раскачиваются внутри черепа, как люстра под потолком при землетрясении. Потом землетрясение стихло, Лапшин вспомнил про кейс и про «беретту». И про преследующий их «мерс».

Его осенило.

— Мы сейчас подкараулим их здесь и всех убьём, — понял Лапшин замечательный замысел Бондарева.

— Нет, — покачал головой тот.

— Я сейчас выйду через другой двор на улицу, зайду им со спины и всех убью, — предложил Лапшин ещё более замечательный вариант.

— Нет, — сказал Бондарев, настойчиво подталкивая Лапшина вперёд.

— А как же тогда мы их всех убьём?

— Мы не будем их всех убивать. У нас другая задача.

— Правда, что ли? — удивился Лапшин, который совершенно точно помнил, что в последние полчаса он преимущественно убивал и калечил людей.

— Ты должен был просто записать разговоры в номере Акмаля, — напомнил ему Бондарев.

— Точно-точно, — спохватился Лапшин. — Почему же я тогда?..

«Потому что ты идиот, — в сердцах подумал Бондарев. — Которого хлебом не корми, дай пострелять. И поэтому за тобой нужен глаз да глаз». Вслух он этого не произнёс, и Лапшин, так и не сумевший самостоятельно родить ответа на свой вопрос, болезненно поморщился. Он любил, чтобы всё было просто и понятно, теперь же в голове у него крутилось явное логическое несоответствие. А рациональная часть Лапшина, и без того не слишком сильная, ещё не пришла в себя после проезда по магазину.

В результате все то время, пока они лёгким бегом перебирались из одного двора в другой, чтобы затем наконец выскочить на заполненный туристами торговый ряд, на лице Лапшина сохранялось сосредоточенное и задумчивое выражение.

Только в автобусе, на пути в аэропорт, это выражение с его лица исчезло, а взгляд окончательно прояснился. Лапшин обиженно посмотрел на Бондарева и сказал:

— Знаешь что? Я вспомнил. Ты меня назвал Лапшой.

— В первый раз, что ли? — передразнил его Бондарев.

— Я не люблю, когда ты меня так называешь.

— А я не люблю, когда ты устраиваешь боевые действия в городской черте, — сказал Бондарев, прикидываясь, что в миланском аэропорту действовал какой-то совсем другой человек.

— Я не специально.

— Вот и я тоже.

Лапшин замолчал, машинально сжимая кейс с двух сторон.

— Ты хотел мне что-то показать, — напомнил ему Бондарев.

— Диск? Чего на него смотреть?

— Нет, не диск. Ты сказал: «Это что ещё за херня?»

— Я так сказал?

— Вот именно.

— Давай посмотрим, — Лапшин пожал плечами и осторожно открыл кейс. Он посмотрел на лежащий сверху лист бумаги и вздрогнул. — Это что ещё за…

Бондарев выдернул лист из кейса. Почти вся страница была испещрена турецким текстом. Почти вся — за исключением левого верхнего угла. Там была не очень качественная чёрно-белая фотография мужчины. Снимок был сделан сверху под каким-то странным углом, мужчина находился в движении, и Бондарев предположил, что это распечатка материалов видеокамеры слежения.