Но однажды все вдруг меняется. Все вдруг становится сложнее и хуже.

Бондарев двигался сквозь толпу почти на ощупь, выставив вперед руку и сигнализируя впереди стоящим: «Пропустите», «Дайте дорогу»... Наиболее стойкие из любопытствующих, кого не разогнал ни дождь, ни ночь, ни многочасовое отсутствие каких-либо заметных событий, подозрительно косились на него и неохотно расступались. Зевающие журналисты на линии оцепления своим видом напомнили Бондареву, что и сам он не спал уже черт знает сколько часов или дней.

— Пропустите... Дайте пройти...

Он уперся в милицейский кордон, сочувственно посмотрел в глаза набычившемуся сержанту и свистнул в два пальца.

— Еще свистни, и в лоб получишь, — пообещал сержант.

— Не в этой жизни, — самоуверенно ответил Бондарев и замахал Исе, который вышел на свист. Иса сделал знак рукой, и Бондарева пропустили к гостинице. — Вот ведь юный пионер, — пробормотал себе под нос Бондарев. — От горшка два вершка, а уже милицейским оцеплением командует. Что же дальше-то будет?

Поравнявшись с Исой, он хлопнул парня по плечу и, памятуя, что тот вроде бы учит английский, произнес:

— Хэлло, кид...

— Гутен абенд, геноссе Бондарев, — ответил Иса.

— О! — Бондарев изобразил глубокое потрясение, настолько глубокое, что губы Исы тронула едва заметная улыбка.

Они вошли в гостиницу. В дальнем конце вестибюля, рядом со стойкой администратора, Бондарев увидел Лапшина, который был настолько занят, что не обратил на вошедших никакого внимания. Гораздо ближе — и это стало сюрпризом для Бондарева — он увидел майора Афанасьева, который нервно вышагивал вдоль стены.

Афанасьев тоже узнал Бондарева, быстро подошел к нему, криво усмехнулся:

— Теперь понятно... Московский писатель, да?

— Приходится подрабатывать, — ответил Бондарев, ища взглядом Морозову и не находя ее. — А вы тут какими судьбами?

Афанасьев подошел вплотную и перешел почти на шепот:

— Помогите мне. Сделайте что-нибудь. Прошу вас. Вы же знаете...

— Сделать что? — Бондарев видел перед собой взволнованного майора, который, конечно же, сам по себе неплохой человек, но только непонятно, почему его допустили в это здание во время таких событий.

— Она — там, — сказал майор.

— Она?

— Настя.

Бондарев схватился за виски и стал яростно их массировать. С этого момента он боялся хоть на миг потерять ясность рассудка и упустить хоть малейшую деталь. Он понимал, что происходит нечто очень важное, и степень этой важности он пока не понимает, как не понимает ее майор Афанасьев, как не понимает ее Морозова и, пожалуй, даже Директор.

— Как она здесь оказалась?

— Она вернулась в город. Вчера или позавчера. Не знаю, почему она остановилась в гостинице, ведь у нее есть дом. Но это неважно. Она остановилась в этой гостинице. Потом приехала домой. Мы встретились. Мы поговорили. Потом она почему-то убежала и... Не знаю, почему. Потом я по телевизору увидел в новостях вот это все. — Афанасьев широким жестом обвел вестибюль гостиницы. — Сказали про заложников. Что там есть молодая девушка. Я сразу ей позвонил в номер — там никто не брал трубку. Я снова позвонил. Никого. Тогда я приехал сюда. Показал удостоверение, все рассказал. Меня провели в школу, куда вывели людей из гостиницы. Я все там обошел — Насти нет. Сказали, что заложниц трое, среди них молодая девушка. По описанию подходит. Я пришел сюда. Но ваша женщина поднялась наверх и передала оттуда, что девушка — это не Настя. И теперь я не знаю, что делать и как вообще...

— Подождите здесь.

— Да-да, этим я и занимаюсь, — сказал Афанасьев без особой надежды в голосе. Он отступил на шаг, потом снова подступил к Бондареву вплотную и умоляюще зашептал: — Ну я вас очень прошу... Ну сделайте что-нибудь! Ну найдите ее!

— Конечно, — сказал Бондарев, но Афанасьеву этого было мало.

— Вы не понимаете, — говорил он, и его лицо исказилось таким откровенным страданием, на которое, как казалось Бондареву, взрослые мужчины просто не способны. — Вы не можете понять, насколько это важно... Мне нужно сказать ей очень важную вещь! Я должен был ей сказать это давно! Но я... Это моя вина. Если бы я сказал это два года назад, то, возможно, все было бы иначе, возможно, она не сбежала бы из дома. Я должен был ей сказать это сегодня днем, но... Я снова не успел. И если что-то с ней случилось... Я просто не переживу, что она так и не узнает...

— Это действительно важно?

— Это очень важно.

— Расскажите мне.

— Это. — Афанасьев отрицательно замотал головой. — Это наше семейное, это личное. Это не имеет никакого отношения к вашим делам...

— Вы ошибаетесь. Все вот это, — Бондарев показал на Лапшина, Ису, разгромленный вестибюль, — все это — по поводу вашей дочери.

— Это вы ошибаетесь... Она случайно оказалась...

— Что вы хотели ей рассказать?

— Неважно. Точнее, важно, но для нее. Не для вас.

— Вы хотели ей рассказать, что Светлана Мироненко — это не ее родная мать?

— Откуда вы?.. — Афанасьев посмотрел на Бондарева так, будто у того выросла вторая голова.

— Эй! — Это оран Лапшин, выскочивший из своего закутка с лэптопом, как с автоматом наперевес. — Какого черта ты там?.. Сюда давай!

Бондарев бросился к нему, не видя, что так же поспешно за ним следует Афанасьев.

— Там какой-то вертолет крутится, — озабоченно сообщил Лапшин. — Непонятно чей, откуда...

— Хочешь сбить его?